Вера Головачёва - Дух светящейся маски

– Ну что, твоя скрипачка тебя еще не уморила до смерти? – вот обычный вопрос папы, которому было тяжко выслушивать мои бесконечные повторения одного и того же произведения.

Вспомнив папу и дом, я почувствовал себя не такой одинокой и брошенной на расправу призракам, не желающим оставлять меня в покое. Я не одна, и мне обязательно помогут справиться с этой бедой и родные, и друзья. И пусть все призраки мира знают об этом! Под словом «беда» я все еще подразумеваю внезапно обрушившуюся на меня болезнь, которая прокралась в мой мозг и теперь творит с ним что-то ужасное. Хотя где-то в уголке души меня терзало сомнение: разве может такое расстройство мозга не сопровождаться головной болью?

Размышляя по этому поводу, я свернула вправо по коридору, нашла кабинет номер семь и со всей силы налегла на дверь. Тамара Викторовна редко ее запирала на замок, потому что все скрипки, в том числе и моя, хранились в соседней комнате, а вот она-то была защищена кодовым замком. Здесь же стояло только старенькое пианино и груда растрепанных нот.

Когда открывалась дверь, я думала о том, что сейчас у меня перед глазами появятся эти древние нотные тетради и книжки. Но вместо этого я снова увидела ее! Маску! И это была уже не галлюцинация, не воображаемое мной видение, это было на самом деле! Я говорю с такой уверенностью, так как я осознанно делала каждый свой шаг и не давала волю своей богатой фантазии.

Окно располагалось прямо напротив двери. Оно было залито солнечным светом почти как летом. И вот на фоне этой жизнерадостной картины появилась это безобразное, ужасающее отражение! Причем оно не появилось, оно уже было там, вот почему я увидела это сразу после того, как взглянула на окно.

Размеры маски увеличились. Глаза стали еще больше, а рот невероятно вытянулся почти по всей ширине оконного стекла. Вместо носа зияли две огромные ноздри неровной формы.

Я замерла. От моей решимости и уверенности в себе не осталось и следа. Я вскрикнула, и вместо страшного изображения на окне увидела огромные разноцветные круги, плавно плывущие по воздуху. Писк сразу нескольких сотен комаров ворвался в мои уши, и больше я ничего не помню.

ГЛАВА 3

– Марина, ну давай, приходи в себя, – слышала я над собой чье-то монотонное уговаривание. Сначала голос был ласковым, но потом он становился все грубее и грубее, пока не дошло до того, что я почувствовала безжалостные удары, обрушивающиеся на мои щеки. Это и привело меня в чувство.

– Ой, как кружится голова, – пробормотала я и попыталась встать. Мне повезло, потому что я не упала на пол и не разбила голову. Падая в обморок, я успела схватиться за спинку стула, и это сделало мое «приземление» более плавным.

По испуганному лицу Кати я поняла, что она уже несколько минут пытается расшевелить меня и заставить открыть глаза. Сделать это мне было невероятно сложно. Я пришла в себя, но не чувствовала сил, чтобы начать двигаться, разговаривать, смеяться и вообще делать все, что я делала до появления злобного отражения на стеклах.

– Вставай, – пытаясь поднять меня со стула, просила подруга. – Тебе надо домой, ты болеешь.

– Не могу я встать, у меня нет сил, – простонала я и закрыла глаза. Слезы хлынули с такой силой, о которой я даже и предположить не могла. Наверное, в самые горькие минуты моей не очень длинной жизни я не плакала так громко и сильно.

Катя находилась в полной растерянности. Представляю, каково ей было. Нашла меня тут без сознания.

– Нужно встать. Заставь себя сделать это. Сейчас будут расходится с концерта. Увидят тебя, нехорошо, вставай, – продолжала уговаривать Берестова.

Я пошевелила рукой. Ощущения были ужасными. Нет, этого просто не может быть. У меня болели мышцы, ныла спина, я была такой уставшей и разбитой, что прониклась к себе самой настоящей жалостью. Катя решила дать мне немного времени, чтобы я набралась сил для первого шага, но было видно, ее мучит любопытство:

– Почему ты плачешь? Что-то случилось?

– Нет, нет, – наврала я, и это немного взбодрило меня. Когда я обманывала, у меня всегда появлялась дополнительная энергия, которая, как мне кажется, должна тратиться на то, чтобы придумать очень правдоподобные аргументы и довести свой обман «до победного конца».

– Ничего не случилось, я просто забыла позавтракать. Зашла к Тамаре Викторовне, голова закружилась, и я потеряла сознание.

Не знаю, поверила ли мне Катя, но она снова принялась поднимать меня со стула. Наконец, я еле-еле встала.

– Давай откроем окно, – предложила Берестова.

Это безобидное предложение вызвало у меня бурю эмоций. Я чуть не подпрыгнула на месте, забыв об усталости. Я не могла даже смотреть в ту сторону.

– Не подходи туда! – закричала я на Марину и схватила ее за руку. – Пошли отсюда. Меня преследуют! Она там! Бежим.

Этот поток несвязных слов, конечно, ничего не прояснил для Кати, но, без сомнения, он ее не на шутку напугал. Я поняла, что она снова собирается засыпать меня вопросами, поэтому без лишних разговоров и объяснений схватила Катю и потащила в коридор. Только когда я захлопнула дверь, я почувствовала небольшое облегчение.

– Хочешь, пойдем дослушаем концерт, – предложила Катя, стараясь поднять мне настроение. Ей не хотелось начинать разговор про то, будто меня кто-то преследует, потому что она считала это полным бредом.

Я почти уже согласилась пойти в другое крыло школы и отвлечься, слушая хорошую музыку, но внезапно появившаяся тень в конце коридора снова меня испугала до такой степени, что я принялась громко кричать. В это мгновение я была способна произнести только одно слово:

– Спасите!!!

Мне казалось, что отражение, которое недавно меня напугало, материализовалось и спокойно расхаживает по школе. Мы с Катей прижались к стене, схватили друг друга за руки и, тяжело дыша, ожидали, когда темная фигура подойдет к нам ближе.

В коридоре было всего лишь одно окно, и то оно было закрыто плотной занавеской. Вот почему мы никак не могли разобрать, кто же это выплывает из зловещего мрака.

Узнав его, мы с Катей одновременно сползли по стене, к которой плотно прижались спинами, и присели на корточки.

Это был никто иной как Венька, вернее, Венедикт Прохоров, с которым я стараюсь общаться как можно меньше. Все дело в том, что даже после короткого разговора с ним я чувствую, будто меня выжали, как лимон. У этой подавляющей темная личности не было ни одного друга. Учителя не могли добиться того, чтобы кто-то из нас сидел с ним за одной партой. Он так и сидел в гордом одиночестве, которое, однако, его нисколько не смущало и не тревожило. Наоборот, нам всем казалось, ему даже нравится, что он сидит один, надолго устремив свой взгляд в потолок и о чем-то вдохновенно думая.