Андрей Дашков - Плата за проезд

Он начал гадать, на какой станции войдет Подземный и будет ли это тот самый, неприятнейший из всех, тип со скошенной челюстью, свиным рылом и прилизанными волосами мышиного цвета, напоминающими шерсть таксы, который особенно пугал бухгалтера. Мутант был огромных размеров, красномордый, по всей видимости, чудовищно сильный, и, как казалось Д., урод имел что-то рудиментарно-личное против низкорослых хлюпиков-интеллигентов. Вроде служащего департамента энергетики. А может быть, наоборот – Подземному НРАВИЛИСЬ такие типы…

В одной руке мутант всегда держал сумку, самую обычную сумку из непрмокаемой ткани с наклейкой «Subway Is Hard Way», а в сумке той лежали… Д. знал, ЧТО там лежало. Но и о таких вещах лучше не думать… Когда маленькие поросячьи глазки Подземного останавливались на бухгалтере, тот испытывал острейшее желание… нет, конечно, не провалиться сквозь землю – он и так находился в двадцати метрах под землей, – Д. испытывал нестерпимое желание бесплотным призраком вспорхнуть вверх, к открытому пространству и солнечному свету.

В такие секунды собственная тупая покорность казалась ему величайшей, абсурдной, непростительной и неизбежно наказуемой глупостью. Он давал себе клятву, что если пронесет, то никогда, никогда, никогда больше… Но как только взгляд Подземного перемещался на следующего пассажира, благие намерения Д. улетучивались как дым и его захлестывала волна пьянящей, сумасшедшей, примиряющей радости.

Это была радость существования в чистом виде. Потому что больше радоваться было нечему. Он продолжал дышать – и подышит еще как минимум до вечера. Только и всего.

С громадным трудом Д. удавалось сдерживать рвущуюся наружу улыбку и облегченный вздох. Из-за темных очков он не видел, как разглаживаются лица тех, кто случайно оказался рядом с ним, и как напряженно каменеют стоящие дальше по проходу. И только дважды он был непосредственным свидетелем процедуры ОПЛАТЫ. В первый раз – когда толпа усмирила «анархиста». Во второй раз несчастье случилось с его женой.

Д. зажмурился, чтобы не заплакать. Со стороны похоже было, что он собирается чихнуть – еще одно преимущество очков! Чувство вины до сих пряталось в уголке сердца, покусывая изредка и уже не больно, как состарившаяся шавка.

Тогда, в тот печальный день, он ничего не сделал. А что он мог сделать? Только продолжать любить свою жену.

И он продолжал. После нее у него не было ни одной женщины. Одиночество не доставляло ему особых хлопот. Он привык. Он не испытывал потребности в виртуальном сексе, не имел друзей, не держал электронного песика и отказался от клонирования. Относительно намеченного флирта с З. совесть не мучила бухгалтера Д. Двадцать лет – достаточный срок для траура, не правда ли? Он честно соблюдал приличия.

Ну а тогда, в тот день… Его жена была пышной особой. Некоторые (да что там некоторые! Скажем прямо – многие) находили ее весьма аппетитной булочкой. Кое-кто считал, что она слишком хороша для худосочного, ничем не примечательного бухгалтера. Но они действительно любили друг друга. Он навсегда запомнил ее прощальный взгляд, обращенный к нему, – растерянный и полный телячьего недоумения.

Лучше бы она кричала!

Ему хотелось думать, что именно этот взгляд парализовал его. Во всяком случае, он не двинулся с места. Он не сомневался в том, что все остальные телята будут стоять и молчать, ожидая своей очереди и надеясь, что пронесет. У него не было к ним ни малейших претензий. Он жалел их всех почти так же сильно, как жалел самого себя.

…Поезд подходил к станции. Грозное предупреждение, подрагивавшее за окнами, распалось на бессмысленную чересполосицу, напоминавшую штрих-коды. Этот зрительный эффект мог послужить и косвенным подтверждением иллюзорности всего остального мира.

Снаружи в окна хлынул багровый свет, показавшийся Д. ярким по сравнению с полумраком, царившим в вагоне, будто в старинной фотолаборатории. Огромная консервная банка на колесах выдавила из себя дохлые струйки и вобрала очередную порцию человечины.

Подземного нигде не было видно. Значит, гарантированы еще три минуты напряженного ожидания и нарастающего страха. Игра в кошки-мышки продолжается, только мышки и не думают прятаться или убегать. Они сами приходят в мышеловки. Их очень много, и жизнь каждой в отдельности ничего не значит…

От вынужденного безделья бухгалтер Д. попытался складывать в уме четырехзначные числа. Однако беспокойство не давало сосредоточиться, пронизывало все вокруг гнилым туманом, в котором увязали робкие птички мыслей. Птички с подрезанными крылышками…

Учащалось сердцебиение. Два, три перегона – казалось бы, какая разница? Рано или поздно Подземный все равно войдет в вагон. Так чего дергаться раньше времени?

Но нервишкам не прикажешь – особенно если они давно превратились в прелые нитки. Д. терзал их каждую ночь и каждый день. За вычетом уикендов, добавил бухгалтер, любивший точность во всем.

Кстати, насчет уикенда. Хорошо бы пригласить З. к себе. Скажем, в это воскресенье. Но тогда… Тогда придется ее провожать! А это означало еще две поездки на подземке.

Стоит ли искушать судьбу? И ради чего? С его аденомой ему не нужна женщина. Ему нужно, чтобы его поняли. Он хотел всего лишь поговорить с кем-нибудь «по душам» впервые за двадцать лет…

Бухгалтер прикидывал и взвешивал шансы. Вместо одной стотысячной – две стотысячные. Много это или мало? Ничтожно мало, если речь идет о вероятности попадания в лоб конкретной капли дождя, и, кажется, достаточно много, если на карту поставлена жизнь…

Подземный не появился. Пока.

На следующем перегоне Д. решил, что будет держаться от З. подальше.

Станция.

Бухгалтер Д. сразу же увидел на перроне мутанта. И как назло – того самого здоровенного урода. Не заметить его было трудно – вокруг Подземного образовалась свободная зона, и он торчал как памятник, уставившись взглядом в отдаленную точку. Обманчивое безразличие…

Несмотря на то что народу было много, никто не вошел с Подземным в одну дверь. Это не обидело его, нет. Напротив – по скромному мнению Д., мутантов подобное наивное поведение пассажиров забавляло. Доставляло изысканное удовольствие.

Д. оказался метров за восемь от Подземного. Толпа начала спрессовываться, вжимаясь в стенки вагона и образуя коридор. Чутких ноздрей бухгалтера коснулся знакомый запах слизи, и ноги тут же стали ватными, а полынья в желудке затянулась корочкой льда. Где-то над нею раздувался шарик, придавивший диафрагму и создавший мерзкое ощущение потери веса. Этот шарик готов был вот-вот лопнуть и разбросать личинки, пожиравшие Д. изнутри.