Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 1

— А мне показалось, — простонала кошка, — опять он пришел.

— Кто пришел? — механически переспросила Катя, левой своей половиной понимая, что с галлюцинациями разговаривать нельзя, неправильно это. Зато правая половина впервые за долгие месяцы ощутила… что-то. Отзвук волнения, отголосок интереса, что-то похожее на человеческое чувство. И Катерина испугалась неуловимой вибрации в глубине своего существа, как будто оно сулило ей новые кошмарные открытия, страшнее прежних.

Наама не ответила, войдя в привычно безучастное состояние. Выползла из Катиных ладоней, как выползают из грязной норы, отряхнулась и замерла, обессиленная.

— Зачем ты так со мной? — неожиданно возмутилась Катерина. — Что я тебе сделала?

— Не ты мне, а я тебе, — вздохнула Наама. — Потому и нечего нам с тобой…

— А, так ты себя виноватой чувствуешь? — понимающе кивнула Катя. — Ясно. Только если ты меня так и убьешь, ничего не сказав, это будет еще гаже.

Откуда взялась мысль, что Наама — Катеринин палач, Катерина не знала. Но мысль была верной, она горела в мозгу четко и страшно, словно «Мене, текел, упарсин» на стене пиршественной залы.

— Кэт… — снова вздохнула кошка, назвав Катю именем, вымечтанным в детстве.

Куда Катьке до роскошной Кэт! Кэт — яркая длинноногая брюнетка, с сочными алыми губами и сосками, дерзко торчащими сквозь майку. Она носит черные кожаные куртки, смотрит на мир сквозь пушистые ресницы и умеет так иронично поднимать бровь, что после этого жеста не нужны никакие слова. Бледная тихая Катя не смогла бы превратиться в жестокую ослепительную Кэт, ведь Кэт умеет только обижать: она обижала бы Игоря, обижала маму и тетку, обижала даже Витьку, если бы вообще допустила Витькино появление на свет.

— Кэт, ты не знаешь, о чем просишь.

— Я многого прошу? Я? — взъярилась Катя-уже-немножко-Кэт. — Я тебя собой кормлю, будто младенца! Думаешь, не понимаю? Я кормила грудью, помню, как это бывает, когда тебя едят! И этот… второй… сказал, ты мной питаешься. Ты ведь не уйдешь, пока меня не съешь!

Наама не то кивнула, не то просто вздрогнула. Катерина поняла — это приговор. Наама убьет ее в ближайшие годы, а может, месяцы, выест изнутри, оставит жалкую оболочку, уничтожит… или освободит, это как посмотреть.

— А взамен я прошу только слов, понимаешь? Слов, которых мне неоткуда взять. Думаешь, я из-за красоты своей переживаю? — Катя махнула рукой. — Да сколько ее было, той красоты…

Если бы десять лет назад Катерине в открытую заявили: все, больше ты ни одному мужчине не подаришь любви, ни разу не наденешь высокие каблуки, вовек не расстегнешь пуговицы на блузке, млея под жадным взглядом — определенно, это была бы трагедия. Может быть, слезы, может быть, возмущение. Знание своей судьбы превращается в трагедию, когда приходит раньше смирения. А если следом за смирением — то просто знание.

Сейчас Катя знала точно: и без пожаров-ожогов — никогда. Ни разу, вовек, никому. Отцвела, отплодоносила, засохла. Только сейчас не было чувства беды, всего-навсего дорога жизни прошла не среди цветущих холмов, а среди песчаных дюн, суровых, но по-своему прекрасных. С появлением Наамы дорога сократилась в полоску пляжа, видного из конца в конец с гребня последней дюны. Спуститься к воде — и кончен путь, темна вода и холоден песок, остается только ждать. И то недолго.

— Со мной никто не говорит, понимаешь? — снова попыталась объясниться Катя. — Все меня боятся. Точно я их своим невезением заражу, точно я несчастье приношу…

— Ты? — неожиданно хихикнула Наама. — Ты приносишь несчастье? Ну и самонадеянность у некоторых!

Слова демона, как ни странно, не обидели Катерину. Понятно, славу черных кошек как горевестниц не сравнить с тем скромным неудобством, что причиняла окружающим Катя, несчастная калека. Причиняла, сама того не желая.

— Ты меня пищи лишить хочешь, — тоскливо прошипела кошка, оборвав смех. — Я умру, если тебя пожалею. Говори, что возмешшшь?

— А! — догадалась Катерина. — Мы с тобой теперь как Фауст с Мефистофелем: я за свою душу богатство, власть и любовь требую, а ты исполняешь?

— Любо-овь… — задумчиво протянула Наама. — Насчет любви у тебя туго… Вряд ли ты сможешь.

— Что, из-за этого? — Катя дотронулась до правой щеки. — И приворот не подействует?

— Какая же это любовь, с приворотом? — В голосе демона явственно сквозил страх, высокомерная морда стала жалкой, хоть кошка и пыталась это скрыть. Как будто Катерина нашла-таки способ уморить Нааму голодом, и главное сейчас — не дать смертной женщине понять: в руках у нее смертельное оружие против демонов.

— Ну да, конечно. Еще один нахлебник! — кивнула Катя. — Станет мной питаться, крохи у тебя отбирать… Не бойся, я понимаю.

— Да ничего ты не понимаешь, — уязвленно буркнула Наама. — Чем тебе любить, когда от тебя половина осталась и с каждым днем все меньше? Тебя едва-едва на сына хватает, и то…

Внутри Кати что-то мягко и тяжело повернулось, точно сердце поменяло место в груди, перекатившись с левой половины на правую.

Все верно, ее, Кати, не хватает на Витьку. Раньше Катерина стеснялась надежд на то, что после армии сын приведет в дом жену (это сюда-то, в крохотную двушку со смежными комнатами?) и счастливая пара вручит молодой бабушке нового маленького Витьку, живую индульгенцию Катиной застенчивости и асексуальности… Кате было неловко за свое пораженчество. В то же время делать глазки коллегам или рыскать по сайтам знакомств казалось еще стыднее. Выйти на охоту за мужчиной, обсуждать с приятельницами безотказные средства обольщения, в глубине души зная: это всего лишь бодрящее сквернословие перед позорным провалом… Маленький капризный Витька избавил бы ее от гнусных бабьих пересудов, от ритуальных посещений салонов красоты и бодряческих бесед на тему «Мы еще девчонки хоть куда».

Но был и другой способ избавить Катерину от женского начала — уродство. Оно оказалось одновременно клеткой и небом, так что теперь у Кати было все — и ничего не было. Она шла по той самой бритвенно-острой грани между хаосом и порядком, о которой всегда мечтала. И уже не собиралась с нее сходить.

От осознания странной удачи, скрытой в недрах Катиной беды, Катерина едва не улыбнулась. Но желание вызнать побольше остановило ее.

— Значит, любить я, по-твоему, разучилась. Чего бы мне тогда потребовать? — И Катя выжидательно уставилась на кошку. Наама ответила равнодушным взглядом, в котором читалось: а больше ты никогда ничего и не хотела. Так и осталась глупой девчонкой, которая слушала «I have a dream» с твердой верой, что ее dream, исполненная здесь и сейчас, пребудет с нею навеки.