Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 1

Снизу теткин засланец казался мужественным красавцем — мощная челюсть, выпирающее адамово яблоко, покрытое элегантной щетиной. Лицом к лицу эффект был не тот: челюсть как челюсть, кадык как у подростка, а щетина третьеводнишная. Зато глаза у Анджея оказались спокойные и понимающие, в них не было страха, правда, сочувствия тоже не было. И даже смущения не было: по обновленной квартире родственник ходил так, словно это он здесь хозяин, а Катерина — жиличка, подселенная на время.

Мужчины устроились в большой комнате, а Кате отдали маленькую, бывшую комнату сына. В этих стенах Витька рос, обои здесь были исчерканы его детскими рисунками, телефонами его приятелей и девушек, старательно заштрихованными названиями групп… Были. Когда-то. Теперь уже можно сказать — давно. На чистых, в ознобный пупырышек бежевых обоях не осталось ни следа от прожитых Витькой лет. Катя сразу поняла знак: сын стал взрослым, Катя стала инвалидом, Дрюня стал Анджеем, шахматное поле стало хаосом. На пятом десятке Катерина осталась совсем одна. Если, конечно, не считать Наамы.

Тварь приходила и уходила, просачиваясь внутрь Катерининого тела и выскальзывая наружу, оставляя на языке привкус гари и противное ощущение кошачьей шерсти, днем дремала под ребрами, прибавляя свое урчание к стуку сердца, ночью шлялась с Тайгермом, ни о чем своей человеческой оболочке не докладывала, но Катерина не обижалась. Почему-то она знала: еще не время. Наама сама решит, когда заговорить — с ней, с Катей. А Катя сейчас больше чем когда-либо не хотела ничего решать и никому навязываться. Впервые в жизни она была свободна.

Свобода открылась Катерине с небывалой стороны. Раньше Катя думала, что свобода — теплый полусон, омывающий усталое тело, а оказалось, что она — стылая вязкость, пресекающая движения человеческого «Я» единственным коротким «зачем?».

Прошлая жизнь без остатка сгорела в нелепом пожаре, разделившем на две половины даже Катеринино тело. Зеркало показывало не одну Катю, а сразу двух женщин, вынужденных сожительниц, помещенных в измученную Катину плоть чьей-то злой и насмешливой волей. На левой половине головы отрастали короткие, побитые сединой пряди, светился из-под ресниц карий глаз, уголок рта кривила виноватая улыбка, а правая сторона так и оставалась неживой, точно сделанной из розового пластика, под безволосым веком стояла мертвая белесая мгла с едва намеченным зрачком. Катерина называла правую половину себя «дохлой рыбой» и, заглядывая в зеркало, каждый раз надеялась, что в «рыбе» наконец-то пробудилась жизнь.

Но всегда напрасно. «Рыбе» было наплевать на Катины надежды и страхи, сама-то она ни на что не надеялась и ничего не боялась.

Зато левая сторона Кати изнывала от чувства вины: и перед сыном, которому пришлось взвалить на себя взрослые мужские заботы, и перед друзьями, которые изо всех сил пытались делать вид, что Катино уродство их не смущает, и даже перед Игорем, который больше не мог рассказывать Кате о своих проблемах, предваряя каждую жалобу словами: «Да, тебе-то хорошо, а вот мне…» Все эти люди видели в Катерине страдалицу, чьи беды превосходили их собственные, как гора превосходит скалу, как море превосходит озеро. Но и гора, и море, обладай они разумом, понимали бы: они состоят из тех же камней и из той же воды, что скалы и озера. С небольшой, в сущности, разницей.

И все-таки Кате не позволяли сочувствовать другим, словно сочувствие превратилось в ношу, неподъемную для инвалида, словно Катю обязали экономить человеческие чувства, чтобы в конце концов скормить их демону собственного злосчастья. Нааме.

Катерина отчего-то была уверена: именно Наама виновата во всем — в пожаре, в увечье и уж конечно, в безумии. Как будто вселяясь по очереди то в бездушное железо, то в человеческое тело, черный кошачий демон шаг за шагом привел Катю на грань унылой никчемности и развязал войну между двумя половинами Катиного существа. Наверняка то будет тридцатилетняя война и окончится она со смертью Кати в доме для престарелых за просмотром передачи для престарелых. Бог весть откуда взялась иррациональная вера в отдельную, самостоятельную жизнь Наамы, протекавшую век за веком где-то вовне. А в черный день Катиного сорокалетия жизни демона и земной женщины пересеклись и одна уничтожила другую. Навсегда.

Хорошо бы, конечно, поговорить с Наамой, расспросить ее, чего хочет черная кошачья душа, к чему подталкивает Катино сознание, усталое и неповоротливое. Но Катерина была не столь наивна, чтобы не знать: когда демон примется отдавать приказы, рухнет и то немногое, что удерживает ополовиненную Катю в мире нормальных, полностью живых людей. Как только в доме появился компьютер (Игорь отдал свой старый ноутбук, по привычке попытался давать ценные указания насчет форматирования диска, но Катя ласково погладила бывшего мужа по щеке опаленной рукой, похожей на руку пластиковой Барби — и Игорь отшатнулся, точно от удара), Катерина узнала: галлюцинации, отдающие приказы, называются императивными и любят убивать. Нааме наверняка нравится убивать. И она не станет слушать возражений левой половины изувеченной смертной души.

Дни сменялись ночами, Катя привычно отворяла рот, словно дверцу для кошки, выпускала тварь, отхаркивала шерсть, содрогаясь всем телом и провожала взглядом почти невидимое в темноте пятно, черное на черном. Надежда на перемены к лучшему таяла. Но однажды…

В тот день в окно ударила молния. Нет, скорее всего, не в окно, а в громоотвод, помещавшийся на крыше, совсем близко от Катиного окна. Однако впечатление было такое, будто к стеклу прилипла гигантская огненная ящерица из тех, что планируют с дерева на дерево, натянув перепонки между передними и задними лапами, сияет и трепещет аспидно-полосатым хилым тельцем, тянется к Кате и ее личному демону.

Наама, пережидавшая на подоконнике дождь, с воем упала на пол. Не спрыгнула, а именно упала, спиной вперед, беспомощно молотя лапами. Катя бросилась к ней, не чувствуя ни злорадства, ни мстительного удовлетворения. На ощупь Наама оказалась худой, точно оголодавший помоечный зверь: ребра проступали под шкурой, лопатки на спине кололи ладонь, а шею можно было охватить большим и указательным пальцем.

— Господи, тощая-то какая… — выдохнула Катерина. — Ну не бойся, не бойся. Это просто гроза.

— А мне показалось, — простонала кошка, — опять он пришел.

— Кто пришел? — механически переспросила Катя, левой своей половиной понимая, что с галлюцинациями разговаривать нельзя, неправильно это. Зато правая половина впервые за долгие месяцы ощутила… что-то. Отзвук волнения, отголосок интереса, что-то похожее на человеческое чувство. И Катерина испугалась неуловимой вибрации в глубине своего существа, как будто оно сулило ей новые кошмарные открытия, страшнее прежних.