Стивен Волк - Готика

Он видел мои чувства. Я не могла их скрыть. Он прижал мою голову к своей груди, и я почувствовала себя лучше, слыша его дыхание и ощущая его сердцебиение. Это лучше, чем видеть его улыбку.

Внутри заскрипели тяжелые засовы.

Шелли отпустил меня.

Огромная дверь отворилась. Показался старый семейный мажордом Мюррей. У него был такой вид, словно груз его черной ливреи и белого парика, похожего на мельничный жернов, а также его усилия по открыванию дверей могли легко привести его сердце к остановке из-за перегрузки. В его глазах застыло выражение изумления, которое бывает у людей на самом закате их долгой жизни. Он постоянно открывал рот, не пытаясь что-нибудь сказать, так что он выглядел как автомат, который провел всю — всю— свою жизнь открывая двери, чистя обувь, моя посуду, провожая гостей, и кланяясь хозяину.

— Да, это господин Шелли, — прошамкал он, — рады снова видеть вас.

Шелли уже был внутри. Мюррей щелкнул пальцами в белых перчатках, готовый принять плащ. Затем он сообразил, что плаща у Шелли нет. — Ужасный день…

— Чепуха! — сказал Шелли, — мисс Годвин, мисс Клермон.

Мюррей поклонился мне и Клер.

— Мюррей.

Из одного из многочисленных коридоров вышла Джастин, швейцарская горничная, и Флетчер, полный достоинства, но мрачный и верный слуга Байрона. Когда они приближались к нам, был заметен контраст между суетливой и застенчивой Джастин и каменнолицым Флетчером. Поклонившись нам, они взяли наш багаж и ждали, пока мы снимем шали и плащи.

Холл виллы Диодати представлял собой помещение, обставленное в стиле Людовика XY, слегка украшенное арабесками. Он был просторным, даже огромным. Верхние панели несли гербовые щиты с изображенными на них вздыбленными жеребцами и девизом на латыни «Верь Байрону». На гребешках гербов надпись «Освящено Богом». Мраморные столешницы потеряли свежесть, и позолота утратила свой блеск. Стены украшали большие картины, и, проходя, я узнала полотна Фузели, летящие фигуры «Снов пастушка» и «Джека из Ланторана» — или это был Пак? Холл изобиловал бюстами античных гениев и скульптурами богов и героев. Здесь были Гесиод и Нерон, Пирр и Эвтерпа, Сын Нелея Аластор, Дедал, держащий на руках скончавшегося Икара, юный Нарцисс и Адонис. Последний смотрел слепыми, как у старика Мильтона глазами. Говорят, Мильтон однажды навещал теолога, построившего этот дом. Средневековые рыцарские доспехи были установлены таким образом, что производили впечатление огромных часовых, несущих стражу на своих постах. Пространство между ними занимали красно-золотые гобелены турецкого и аттического происхождения. Весь набор производил гнетущее впечатление аристократического декаданса, упадка. Любовь Байрона к «заброшенным холлам» была очевидна. Долгое время он жил в полуразрушенном аббатстве Ньюстед вместе со своей овдовевшей матерью. Компанию ему составляли лишь игра в крикет и «Удольфские тайны». Вопрос был в том, было ли наблюдавшееся в Диодати запустение наследством прежнего владельца, и Байрон еще не успел навести порядок, либо, напротив, сам лорд превратил ухоженный особняк в пустыню, движимый страстью к беспорядку и развалу.

— Ваши нежданные гости! — сказал Шелли, встряхнувшись, как мокрая курица.

Мюррей вытер каплю воды, попавшую на его рукав.

— Лорд Байрон читал о вашем появлении в Женеве.

— Неужели! — воскликнула Клер. — Черт возьми, я хотела явиться сюрпризом!

— О мисс, — Мюррей встряхнул ее накидку и добавил многозначительно, — это и будет сюрпризом.

Намек можно было понять так, что, в отличие от нас, ее здесь не ждали. Дождь с силой барабанил по оконному переплету, и старый дворецкий посмотрел на небо.

— Погода ухудшается. Реки вышли из берегов. Говорят, вода в озере поднялась на семь футов.

— Ты видел молнии прошлой ночью? — спросил Шелли.

— Вряд ли найдется человек, который не видел…

— Предсказывали, что это лето будет необычным своими наэлектризованными штормами…

— Боюсь, что так…

Глаза Шелли сияли:

— Я слышал, что известный астроном обнаружил пятна на солнце. Он утверждает, что это означает конец света…

— В таком случае давайте жить и любить… — раздался голос откуда-то сверху, — так, чтобы люди сказали, что Дьявол, как и Бог — англичанин…

Я подняла глаза и увидела лорда Байрона.

Он улыбнулся, и мы улыбнулись ему в ответ.

Он стоял рядом со своим портретом, который находился позади него над лестницей. Портрет напоминал Джона Филиппа Кембела в роли Гамлета. У меня появилось странное ощущение, что его сияющий взор принадлежал другому Байрону, тому, который всем своим существом представлял старинный род, в чьих глазах отражалась вся династия древних лордов.

Он был не такой высокий, как я воображала, но обладал прекрасной фигурой без намека на полноту. Его довольно длинные густые черные волосы, прямо шапка кудрей, оттеняли бледность утонченного лица. Я поняла теперь смысл фразы «это прекрасное бледное лицо — моя судьба». Его классические черты лица подчеркивались нежной мраморной кожей. Но можно было заметить, что это прекрасное лицо могло быть ужасным и отталкивающим. Хотя говорят, что по одежде встречают, он, несомненно, был очень красив. Сразу бросалась в глаза его любовь к эффектам и драматизму. Он коллекционировал стансы, позы, жесты и даже взгляды. И оттачивал их до совершенства. Это был актер, один из трагического ряда обреченных — от Монтони до Мелмота. И был хорошим актером.

Однако в его физиогномике было нечто трудно определимое. Некоторые приписывали это ожесточенности и мрачности, как будто весь мир был против него с самого начала. Другие придерживались теории, что за демонстрацией крайней лености, физического спокойствия, обаяния скрывается энергия, способная взорваться, как пороховая бочка.

У него были жестокие, презрительные, но неотразимые глаза — яркие голубые жемчужины, скрывающиеся под длинными черными ресницами. Они смотрели прямо в душу, от них не ускользал ни один секрет, а легкое презрение, временами искривляющее губы, охлаждало пыл в сердце.

Только когда он спускался по лестнице, я заметила и вспомнила о его искалеченной ноге. Это была игра природы. Единственное, что портило элегантность его фигуры и делало все еще более гротескным. Но Байрон не стеснялся своего недостатка, казалось, он даже наслаждался неловкой тишиной, моментом потрясения, который он произвел.

Клер, спрятавшаяся за лестницей, теперь выпрыгнула оттуда словно чертенок из табакерки. — Вот так!

Байрон не показал ни малейшего вида, был он удивлен или обрадован. Его поза подчеркнуто оставалась прежней.