Говард Лавкрафт - Ужас в музее

— В общем, мы благополучно доставили ящик морем из Нома в Лондон. Впервые за все время мы привезли с собой из экспедиции существо, имевшее шанс вернуться к жизни. Я не стал выставлять Его на обозрение, поскольку собирался сделать для Него нечто более важное. Оно нуждалось в жертвенной пище, поскольку являлось божеством. Разумеется, я не мог принести Ему такого рода жертвы, к каким Оно привыкло в свое время, ибо ничего подобного не сохранилось до наших дней. Но для сей цели могли сгодиться и другие средства. Кровь есть жизнь, как вам известно. Даже духи-лемуры[8] и элементарные сущности, зародившиеся задолго до образования Земли, являются в этот мир, когда кровь людей или животных приносится им в жертву по всем правилам.

Лицо Роджерса приобрело отталкивающее, пугающее выражение, и Джонс невольно заерзал в кресле. Хозяин музея, похоже, заметил нервозное состояние своего гостя и продолжил с откровенно злобной ухмылкой:

— Оно попало в мои руки в прошлом году, и с тех пор я постоянно экспериментировал с разными жертвоприношениями и ритуалами. Орабона помогал мало, ибо с самого начала возражал против моего намерения пробудить Его. Он Его ненавидит — возможно, потому, что боится великой силы, которую Оно обретет с возвращением к жизни. Малый всегда носит с собой пистолет для защиты — вот болван! Да разве ж в человеческих силах от Него защититься?! Если он хоть раз вытащит при мне свой пистолет, я придушу его своими руками. Он хотел, чтобы я Его умертвил и выставил напоказ в качестве экспоната. Но я не отступился от своих намерений и уже почти достиг цели, невзирая на противодействие трусов вроде Орабоны и насмешки проклятых скептиков вроде вас, Джонс! Я прочитал нужные заклинания и совершил нужные жертвоприношения — и на прошлой неделе пробуждение состоялось! Моя жертва была принята и одобрена!

Роджерс плотоядно облизал губы, а Джонс весь напрягся и застыл в неудобной позе. Хозяин музея немного помедлил, а затем встал и подошел к куску мешковины, на который столь часто поглядывал. Наклонившись, он взялся за край грубой ткани и снова заговорил:

— Вы немало смеялись над моей работой — теперь вам пора узнать кое-какие факты. Орабона говорит, вы слышали здесь собачий визг сегодня днем. Знаете, что он означает?

Джонс вздрогнул. Несмотря на все свое любопытство, он бы с радостью убрался отсюда, не получив ответа на вопрос, еще недавно столь сильно его занимавший. Но Роджерс, настроенный самым решительным образом, уже поднимал мешковину. Под ней лежал сплющенный, почти бесформенный комок, происхождение которого Джонс распознал не сразу. Неужто это останки живого существа, которое кто-то раздавил, сплошь искусал мелкими острыми зубами и превратил в жалкую груду сморщенной кожи и раздробленных костей, высосав из него всю кровь? В следующий миг Джонс понял, что это такое. Останки собаки — вероятно, довольно крупного пса светлой масти. Определить породу не представляется возможным, ибо тело изуродовано до полной неузнаваемости самым жестоким и немыслимым образом. Почти вся шерсть сожжена, словно животное облили едкой кислотой, и на голой обескровленной коже темнеют бесчисленные дугообразные раны или порезы. Изуверские приемы, необходимые для достижения такого результата, были недоступны воображению.

Наэлектризованный острой ненавистью, силою своей превосходящей даже отвращение, Джонс вскочил с кресла и прокричал:

— Ах ты, садист проклятый… псих ненормальный!.. Ты сотворил такое — и после этого еще смеешь разговаривать с порядочным человеком!

Роджерс со злобной усмешкой бросил мешковину обратно на пол, посмотрел прямо в лицо подступавшему к нему гостю и неестественно спокойным тоном промолвил:

— С чего ты взял, глупец, что это сделал я? Допустим, с нашей, ограниченной человеческой точки зрения, результат непривлекателен. Ну так и что с того? Оно ведь не человек и не притворяется таковым. Принести жертву — значит просто предложить пищу. Я предложил Ему собаку. Все остальное — Его работа, а не моя. Оно нуждалось в жертвенной пище и управилось с ней на свой манер. Но давай-ка я покажу тебе, как Оно выглядит.

Пока Джонс стоял в нерешительности, Роджерс прошагал обратно к столу и взял фотографию, которую прежде положил лицом вниз, не показывая. Теперь он, со странным выражением в глазах, протянул ее гостю. Джонс почти машинально взял снимок и взглянул на него. Уже в следующий миг взгляд его стал более заинтересованным и сосредоточенным, ибо запечатленный на фотографии объект потрясал воображение и производил почти гипнотическое действие. Безусловно, здесь Роджерс превзошел самого себя в искусстве скульптурного воплощения жутких монстров из ночных кошмаров. То была работа истинного инфернального гения, и Джонс задался вопросом, как отреагирует публика на подобный экспонат. Столь ужасное творение просто не имело права на существование — вероятно, от одного созерцания своей законченной работы эксцентричный художник окончательно повредился рассудком и принялся совершать садистские жертвоприношения восковому чудовищу. Только человек с исключительно крепкой психикой и трезвым умом мог отвергнуть невольно напрашивавшееся предположение, что это богомерзкое создание является — или являлось в прошлом — некой реальной экзотической формой жизни.

Изображенное на фотографии существо сидело (или было посажено) на украшенном диковинной резьбой громадном троне, представлявшем собой искусную копию костяного седалища, запечатленного на другом снимке. Оно не поддавалось описанию обычными словами, ибо ничего, хотя бы отдаленно на него похожего, никогда прежде не возникало в воображении психически здорового человека. Возможно, по замыслу создателя оно состояло в отдаленном родстве с позвоночными, населяющими нашу планету, хотя точно сказать трудно. Чудовище имело огромные размеры: даже в сидячем положении оно было вдвое выше Орабоны, запечатленного рядом с ним. При внимательном рассмотрении в нем слабо угадывались отдельные черты, характерные для высших позвоночных.

Оно обладало шарообразным туловищем и шестью длинными извилистыми конечностями с клешнями наподобие крабьих. Круглое туловище венчалось шаром поменьше, выступающим вперед; три выпученных рыбьих глаза, явно гибкий хобот длиной в фут и раздутые жабры по бокам заставляли предположить в нем голову. Покрывавший большую часть тела мех при ближайшем рассмотрении оказался густой порослью тонких темных щупалец или сосательных хоботков, каждый из которых заканчивался подобием гадючьей пасти. Более толстые и длинные щупальца на голове и под хоботом, со спиральными полосками на них, вызывали ассоциации со змеелоконами горгоны Медузы. Казалось бы, говорить здесь о каком-либо выражении лица просто нелепо, но Джон почувствовал, что эти три выпученных рыбьих глаза и вытянутый вперед хобот выражают ненависть, алчность и жестокость, смешанные с эмоциями, неизвестными на Земле и в нашей Солнечной системе, а потому непостижимыми для человека. В этого чудовищного монстра, подумал Джонс, Роджерс вложил все свое злобное безумие и все свое гениальное мастерство скульптора. В реальность подобного творения не верилось, но фотография доказывала, что оно действительно существует.