Давид Зурдо - 616 — Ад повсюду

В церковном приходе Хоркахо, посвященном святому Юлиану и святой Василисе, теперь служил суровый кастильский священник, настоящий ретроград, такой же старый, как стены церкви. Еще несколько месяцев назад ему помогал юноша из Мадрида, но вскоре он скончался от лейкемии. Местному падре до сих пор не прислали замены. Возможно, оттого, что городок был слишком мал, а служителей Божьих в годы распущенности и Интернета катастрофически не хватало. Глобальная Сеть стала одной из излюбленных мишеней нападок падре. «Там — зло, — говорил он, — извращение, которое наводняет мир». Не менее часто падре думал о современных певцах и молодежи больших городов. Он представлял их безмозглыми птенцами, длинноволосыми пьяницами и наркоманами, которые, одурев от свободы, пугают добропорядочных граждан непотребными нарядами. Он горько сетовал на то, что не в его власти прекратить это безумие.

— Несказанно рад встрече с вами, ваше преосвященство, — приветствовал приходской священник епископа. — И с вами, отец Клоистер. Как доехали?

— Пожалуй, было жарковато — ответил епископ, протягивая руку с перстнем священнику, который, преклонив правое колено, поцеловал перстень с подобающим почтением.

К отцу Клоистеру местный падре относился с той боязнью, которую он испытывал ко всему чужеземному. Кроме того, иезуит казался слишком молодым для столь ответственного задания — уже одно это настораживало и пугало.

— Приступим к делу как можно скорее, прошу вас, — заторопился иезуит. — Я должен вернуться в Рим, чтобы завтра утром присутствовать на приеме у Его Святейшества.

Упоминание Папы заставило старого приходского священника открыть рот. Он произнес едва слышное «О!» и немного отпрянул. Выразив таким незатейливым способом свое восхищение, он кивнул головой и сказал:

— Конечно. Если вы будете так любезны проследовать за мной, я провожу вас до кладбища. Я предупредил гробокопателей. Они готовы к эксгумации.

После реформы регламента канонизации в 1917 году тела будущих святых можно было не эксгумировать. Могилы вскрывали для того, чтобы убедиться в сохранности мощей и установить, нет ли царапин внутри гроба. Если первое недвусмысленно указывало на святость, то второе означало, что человек в момент погребения на самом деле не был мертв. Он приходил в себя в гробу и начинал колотить или царапать дерево в тщетной попытке выбраться наружу. Такая напрасная попытка говорила об отчаянии, мало совместимом со святостью. Поэтому, несмотря на официальную отмену, эксгумацию все-таки старались проводить, если на нее удавалось получить разрешение.

Священники вышли из церкви и сели в «Сеат-Толедо». Толпа горожан, предупрежденных барменшей и завсегдатаями бара, двинулась вслед за машиной. Все хотели видеть, что сделают посланники Святого престола с телом их доброго Дона Ихинио.

За кладбищенской оградой распространялся устойчивый запах разложения, усиленный жарой. Солнце немилосердно жгло головы пятерых мужчин, обступивших могилу Дона Ихинио. Пот катился градом из-под шляпы епископа, заливая лицо.

Гробокопатели, присланные для этой работы, отдыхали в тени. Их рубашки взмокли. Они сняли шапки и приблизились, когда их позвал приходской священник. Под внимательным взглядом отца Клоистера они вытащили гвозди из деревянной крышки гроба Дона Ихинио, которая сгнила и развалилась на несколько частей, несмотря на все старания сохранить ее в целости.

Жители Хоркахо толпились снаружи, расталкивая друг друга локтями и пытаясь разглядеть, что творится за оградой. Но видели лишь спины могильщиков, которые доставали из ямы куски дерева и складывали их в сторону.

Наконец священникам открылось тело эксгумированного, завернутое в истлевший саван. Отец Клоистер наклонился, чтобы получше рассмотреть останки, когда один из могильщиков — тот, который разворачивал ткань, — издал сдавленный крик и отскочил, не отрывая взгляд от гроба.

Другой гробокопатель посмотрел на него сурово и удивленно, но тут заметил, что так напугало напарника.

— Боже правый! — воскликнул епископ.

Приходской священник отпрянул назад. Единственным, кто сохранял самообладание, был иезуит, который встал на колени рядом с ямой и заглянул внутрь.

— Все его кости раздроблены! — гневно воскликнул епископ. — Какой мерзавец сотворил это святотатство?!

— Этого не может быть, ваше высокопреосвященство, — вмешался приходский священник. — Гроб цел, и земля нетронута — святотатство исключено.

Люди за оградой тихо шептались. Кое-то крестился и бормотал молитвы. Они не видели, что происходит у могилы, но реакция гробокопателей и священников не предвещала ничего хорошего. Дона Ихинио, наверное, похоронили живым, и его охватило отчаяние. Теперь ему уже не стать святым.

В этот злополучный день было бы лучше не трогать останки доброго человека, забыть о нем навсегда или канонизировать без расследования. Епископ, приходской священник и отец Клоистер смотрели на обломки костей Дона Ихинио. Святотатство? Нет. Отец Клоистер знал, что не святотатство стало причиной переломов, хотя все указывало именно на это. Сам человек тоже не мог нанести себе таких увечий. Но тогда кто?..

Размышления отца Клоистера неожиданно оборвались. Он заметил надпись на внутренней стороне крышки гроба.

Это была краткая фраза, нацарапанная твердой рукой: ее не мог написать Дон Ихинио, если бы он очнулся в гробу и пришел в отчаяние. И все же эта фраза передавала самую острую и ужасную безысходность, которую только можно испытать: «АД ПОВСЮДУ».

3

Приют Святой Елизаветы, называемый просто «Святой Елизаветой», насчитывал уже почти сто пятьдесят лет, и его предназначение все эти годы оставалось неизменным: помогать самым бедным и нуждающимся. Именно сюда поместили Дэниела, старого садовника из монастыря Дочерей Милосердия, где двумя неделями ранее случился ужасный пожар.

Все это время, кажется, никто не знал, выживет ли Дэниел. У него были обожжены руки и ноги, задеты легкие. Он до сих пор с трудом дышал. И врачи не верили, что он выздоровеет.

Джозеф, пожарный, спасший старику жизнь, до сих пор так и не навестил его, хотя и собирался сделать это. Вытащить человека из пламени и вернуть его в мир живых — благородный поступок, но одновременно и тяжкое бремя. Спаситель всегда чувствует себя должником спасенного, может быть, потому, что вынудил его жить дальше, а это не всегда легко.

Узнав в регистратуре, где находится отделение интенсивной терапии, Джозеф направился туда. Это место заставило его поежиться. Здесь царило абсолютное безмолвие, лишь изредка нарушаемое бульканьем аппаратов для дыхания, негромким свистом машины, отмечавшей ритм сердца, торопливыми шагами медицинской сестры, дребезжанием телефона… На секунду пожарному показалось, что именно здесь пролегает граница между жизнью и смертью.