Маркус Хайц - Ритуал

— Отпусти его! — потребовал Антуан и выхватил пистолет, который тоже нацелил на голову ее товарища. И при этом еще успевал усмехаться. Казалось, все происходящее для него — игра. — В своих мерзких телах вы способны унести много свинца, но без головы даже вы жить не можете. Я прав?

Злобно ворча, оборотень отшвырнул Пьера, который перекатился по земле и без чувств остался лежать у ног отца. Из царапин на ковер листьев сочилась кровь. Жан не смел нагнуться и посмотреть, жив ли сын. Опасность еще не миновала.

Зато Антуан чувствовал себя совершенно уверенно.

Хороший луп-гару, улыбнулся он. — Я тебя оставлю себе, будешь у меня дом сторожить. — Он облизнулся, глаза у него сузились в щелочки. — Но моему папаше это не понравится.

— Нет! Не делай этого! — выдохнул исполненный дурных предчувствий Жан. — Не зли его!

Ты же сам говорил, что хороший волк — мертвый волк.

Не моргнув глазом, Антуан выстрелил из обоих стволов в голову лежащему оборотню. Широкий череп взорвался облаком крови. Одного только порохового заряда хватило бы, чтобы с такого расстояния разнести голову в клочья, внесли свою лепту и пули. Не осталось ничего, кроме осколков нижней челюсти и задней части черепа — и все равно зверь дергался будто живой, бил всеми четырьмя лапами, выгибался и катался в собственной крови, выискивая врага, вспахивая землю лапами. Антуан же со смехом отскочил от бившегося в конвульсиях существа и поднял пистолет.

Жан мысленно проклинал непредсказуемость младшего сына. Он подозревал, как поведет себя обманутый оборотень, а потому спустил курок и тут же, почувствовав отдачу в плечо, увидел, как поднялось белое облачко — вот только внезапно поднявшийся ветер бросил это облачко ему в глаза, затягивая происходящие дымчатой пеленой.

Пронзительные вопли Антуана подсказали ему, что тварь уже взялась мстить. Не мешкая, он схватил заряженный мушкет Пьера и побежал туда, где по земле катались человек и чудовище.

Его сын боролся как лев, и все равно ему не удавалось отпихнуть нападавшего, даже глубокие ножевые раны, которые наносил Антуан, не оказывали воздействия на тварь. Ее клыки глубоко вонзились ему в руку, а, разжав их, она нацелилась на горло молодого человека.

Жан действовал инстинктивно. Страх за сына, каким бы непутевым тот ни был, превозмог потрясение. Несколько раз ударив прикладом по хребту зверя, он заставил того оторваться от Антуана. Красные глаза обратились на него самого, раззявленная пасть метнулась в его сторону. Жан отступил на несколько шагов и выстрелил. У него потемнело в глазах но жуткий силуэт надвигался. Вырвавшись из облака порохового дыма, Жан увидел два пулевых отверстия на уровне сердца твари. Но раны уже затягивались!

— Исчезни! — вскричал он в отчаянии и загнал дуло мушкета в зубастую пасть. Металл наткнулся на что-то твердое, прошел сквозь него, тварь издала булькающий звук… и отпрянула.

Оборотень нерешительно застыл во всем своем безобразии на длинных задних ногах. Он рычал и хрипел одновременно, короткие уши навострились, хвост хлестал по бокам.

И тут прогремел выстрел.

Пуля вошла бестии сбоку в морду, из которой тут же вырвался красный фонтан, кровь залила и волка, и Жана. Пронзительно взревев, оборотень оттолкнулся от земли — и перепрыгнул на семь шагов в укрытие деревьев, меж которых уже залегла тьма.

— Отправляйся в ад, луп-гару!

Антуан, одежда которого превратилась в кровавые лохмотья, сидел на корне бука, левая рука безжизненно повисла, дымящийся пистолет в правой смотрел дулом в землю.

— Отправляйся в ад! — уже тише повторил он.

Его веки затрепетали и закрылись. Он лишился чувств.

Вновь настала жутковатая тишина, царившая до нападения твари. Лесные обитатели не решались даже пикнуть. Шум, рыки и стрельба лишили их голоса.

Жан не знал, вернется ли оборотень, чтобы закончить свое дело. Дрожащими руками зарядив все три мушкета, лесник переждал несколько минут, показавшихся ему мучительными часами. Ничто в лесу не шевелилось. Наконец он склонился над тяжело раненным сыном. Грубой ниткой зашил раны на руке Антуана и замотал их полосками ткани, которые поспешно оторвал от своего кафтана. Потом позаботился о ранах Пьера. Оба не приходили в чувство. Вероятно, их разум отказывался вновь увидеть бестию. Любовно гладя лица детей, Жан спрашивал себя, что еще он может делать, кроме как ждать.

Долгое время он сидел между сыновьями, обложившись оружием и вслушиваясь в призрачную тишину.

Ничто не шевелилось.

Наконец, когда прозвучало высвобождающее уханье совы, Жан понемногу расслабился. Ой разжег небольшой костер, разогнавший подкрадывающиеся к поляне тени. И лишь тогда повернулся к тому месту, где труп первого оборотня ждал, чтобы его осмотрели.

И замер. В луже крови лежало…

…туловище человека! Блики пламени играли на краях разверстых ран; Шастелю было видно, как поблескивают белым осколки черепа. В смерти зверь покинул его, оставив по себе изнуренного мужчину добрых шестидесяти лет.

Лесника передернуло. Ему противно было приближаться к трупу. Но разумно ли оставлять его тут? Кто поверит, что этот немощный старик при жизни был бешеным чудищем? Собравшись с силами, он оттащил мертвеца туда, где ручеек разливался в речушку, и там лесника стошнило в темную воду. После он сидел и смотрел, как течение уносит останки оборотня. Их где-нибудь прибьет к берегу, далеко от Виварэ и еще дальше от Жеводана. Пусть там он обретет покой.

Вернувшись к сыновьям, он накалил в пламени костра клинок охотничьего ножа и раскаленным железом прижег раны Антуана и Пьера. Пусть зачаток волка, или что там еще в них проникло, погибнет от жара.

Никто не должен узнать, что на самом деле произошло в этом лесу. Раны его сыновьям нанес крупный волк — вот что он расскажет Бофору и остальным. Подходящего зверя он подстрелит по дороге домой в Жеводан. Самое главное сейчас — как можно скорее покинуть эти проклятые места, где творит разбой существо, присланное, по всей видимости, из ада. Не иначе, пещеры в горах Виварэ ведут прямиком в царство дьявола.

Глава 2

Он наблюдал за незнакомкой из тени чудовищной модернистской инсталляции. Как и полагается старым нефтяным бочкам, эти воняли — искусство с неприятными побочными эффектами.

Девушка стояла перед мрачной картиной, чуть склонив голову вправо, длинные светлые волосы падали ей на плечи, укутанные темно-коричневым пальто. Из-под него выглядывал подол черной юбки и байкере кие сапоги. Она привлекла его внимание, потому что, в отличие от прочих взбудораженных гостей вернисажа, не двигалась. Она давала картине на себя воздействовать: воплощение одиночества и поглощенности.