Ф. Коттэм - Темное эхо

Наконец до людей дошло, что он и в самом деле намерен поступить так, как обещал. Они поняли, что он не шутит. Один псевдоостроумный журналист, по-видимому знакомый с тем фактом, что Магнус Станнард обладал нулевым мореходным опытом, предложил вместо Атлантики совершить переход из Саутгемптона до Кауса. Смех в зале. Впрочем, вымученный. И замерший на устах всех и каждого, едва мой отец обвел аудиторию стальным взглядом.

— На данный момент я сумел воплотить все свои мечты до единой, — сказал он в тишине. — И вот почему вы пестрите каракулями свои блокноты, а я сижу здесь, в президиуме.

Народ напряженно замер.

Тут отец усмехнулся. Улыбка его была скромной и даже самоуничижительной.

— Впрочем, чего уж там. Если подходить прагматически, то есть смысл, пожалуй, начать с Норфолкских озер.

И они облегченно зашлись весельем. Покатились со смеху. Магнус их простил.

У отца заискрились и помягчели глаза под кустистыми бровями.

— Но, ребятки, — продолжил он. — Ребятки, послушайте. Какая к чертям радость, если все время следовать прагматизму?

Шейла сообщила мне, что прожженные акулы бизнеса повскакали со своих мест как один человек, чтобы наградить отца рукоплесканиями стоя. Чисто спонтанная, заявила она, бурная и продолжительная овация. Со слезами на глазах.

Мне не требовалось уточнять, входил ли мой родитель в число плачущих.

Аукцион, на котором он ухнул чрезмерно большие деньги за разбитое корыто, проходил в судоремонтном доке «Буллен и Клоур», что расположен в пригороде Портсмута. Дело было промозглым и хмурым январским утром. Отец настоял, чтобы я тоже там присутствовал, хотя, разумеется, до Портсмута мы добирались отнюдь не вместе. В то время как я сидел за рулем, он парил в воздухе. И даже не попросил меня захватить его с вертодрома, а предпочел самостоятельно взять такси. Когда он прибыл — без свиты и минута в минуту, — я был уже на месте, промерзший, промокший и скучный от тупого ожидания на причале.

«Буллен и Клоур»… Когда я услышал это название в первый раз, то лично мне оно навеяло мысли о гробовщиках века эдак девятнадцатого. Впрочем, приехав туда, я обнаружил, что похоронный бизнес был прямой противоположностью тому, чем они занимались. Их фирма специализировалась на спасении имущества на море. Другими словами, благодаря их усилиям трупы потерпевших кораблекрушение посудин восставали из морской могилы. Они поднимали затонувшие суда, буксировали брошенные яхты, ремонтировали и оставляли у себя терминально поврежденные и бесхозные плавсредства и так далее. На территории их царства из эллингов, свайных причалов и якорных стоянок можно было слышать звон громадных и таинственных цепей, стенающих под напором колоссальных волн. Чудилось, что вот-вот из-за железных корпусов и мокрых подпорных брусьев вынырнет фигура Изамбарда Брюнеля в знаменитом цилиндре и кожаных полуботинках, хлюпавших по раскисшей глине за несколько часов до катастрофического удара.[1] Туман в тот день высосал все цвета из солнечных лучей, окрасив пейзаж «Буллена и Клоура» в сепийный колер зернистых дагерротипов блеклого викторианского столетия.

Яхта, ради которой устраивались торги, находилась в сухом доке. Точнее, даже не яхта, а один лишь корпус. Со слов отца я вывел, что на самом деле она представляла собой двухмачтовую гафельную шхуну. Вот именно что представляла — в прошедшем времени. За годы запущенности она лишилась не то что кормового кубрика, но и настила на полуюте. От фок-мачты вообще ничего не осталось. Грот-мачту когда-то переломил шторм, и сейчас на ее месте виднелся только коренной остов, расщепленный в полутора футах выше чугунной обоймы у пяртнерса, так что в итоге над палубой гордо торчал огрызок высотой не более двух с половиной ярдов. Несколько утешала мысль, что такой разгром был учинен буйством стихии, а не сознательными действиями молодцов с бензопилами.

Отец хлопнул меня по плечу. «Согласись, сразу за душу берет?» — сказал он. Туман осыпал росяным бисером широкие плечи его реглана, а дыхание уже отдавало густым зловонием первой утренней сигары. Впрочем, он был прав. Как обычно.

Причиной тому были ее обводы. Даже извлеченная из воды, яхта поражала надменной элегантностью. Корпусная обшивка покрылась пятнами, однако выглядела прочной и, по-видимому, не пострадала. Ее палуба, окантованная латунным леерным ограждением, была негромким, но убедительным гимном во славу грациозности. Она обладала столь восхитительными пропорциями, что даже в разбитом виде производила впечатление достоинства и величия. Возможно, что свою роль сыграл также пьянящий, колдовской ореол богатства того человека, который заказал постройку этой яхты и затем плавал на ее борту. Из аукционного каталога я почерпнул, что «Темным эхом» владел некий Гарри Сполдинг. И все же дело было в ее обводах. Даже несмотря на потемневшую латунь, вывороченные лючки и пустые глазницы иллюминаторов, ее с легкостью можно было вообразить под полными парусами в искрящемся море на фоне белоснежных стен Антиба или в каком-то ином, преисполненном сияющей надежды месте под зависшим над горизонтом солнцем. Да уж, такая картинка возьмет за душу, особенно когда ты стоишь на осклизлой гальке в бесцветном сумраке ремонтной верфи зимним днем. Обезглавленная и измочаленная, подвешенная над лужами на канатах и цепях, «Темное эхо» заставляла предаваться мечтам.

Собственно, торги состоялись в угрюмом зале, обшитом панелями из тика и красного дерева, которые пересекались стрельчатыми окнами, ослепшими от тумана и мороси. Здесь пахло волглой плесенью и скипидаром. И было холоднее, чем снаружи. Лишь в двух аспектах это помещение согласилось уступить натиску модерновых веяний. Во-первых, на одной из стен висел давно выцветший календарь с рекламой покрышек «Пирелли». Если верить ему, сейчас мы наслаждались апрельскими деньками 1968 года. Однако! А во-вторых, возле конторки аукциониста имелся телефон. Правда, старомодный: черный, громадный и, пожалуй, с бакелитовым корпусом. Я бы сказал, что и в 68-м этот аппарат уже сошел бы за антикварный курьез. За телефоном присматривал специально назначенный клерк в дешевом костюме и с напомаженными волосами. Что же касается аукциониста, то это был пожилой и суровый джентльмен. В зале сидело с полдесятка человек, и никто из них, если не считать моего отца, не походил на потенциального покупателя. Кроме того, присутствовал некий юноша с блокнотом, который даже не удосужился снять дождевик и которого я принял за репортера из местной газетенки. В истории «Темного эха» была лишь одна крохотная деталь, имевшая отношение к Помпи.[2] Киль шхуны был заложен в род-айлендском Ньюпорте в 1916 году, но затем живописная карьера этого судна привела его — в мертвом и умаленном виде — в здешние края. Фирма «Буллен и Клоур» была местным предприятием, так что паренек вполне мог бы поместить столбец в своей газете. Получилась бы более-менее занятная история или заметка в новостной рубрике. Штатного фотографа этот начинающий журналист с собой не привел. Наверное, подумалось мне, для них куда дешевле и драматичней воспользоваться каким-нибудь архивным снимком яхты под полными парусами.