Стивен Кинг - Аяна

- Я думаю, что пиво - это лишнее, - сказала Хлоя. Она сидела в кресле на другом конце комнаты и, по-видимому, не собиралась уходить; обычно, ритуал сбора вещей начинался за двадцать минут до окончания ее смены. Ее раздражающе авторитарный тон " сделай это для мамочки", кажется, стал сходить на нет.

- Когда это началось? - спросил я, сам до конца не понимая, что я имел в виду - перемены к лучшему были просто ошеломляющими. Но думал я прежде всего о том запахе, которого больше не было.

- Ему стало лучше, когда мы уехали от него сегодня после обеда, Сказала Труди.

- Я просто не могу в это поверить.

- Большевики! - сказала Рут. Она стояла так близко, что могла позволить себе выругаться.

Труди не обратила внимания на ее слова.

- Все дело в той девочке, продолжала она.

- Большевики! - вскрикнула Рут.

- Какая девочка? - спросил отец. Этот диалог происходил во время перерыва на рекламу. В телевизоре лысый малый с огромными зубами и сумасшедшим взглядом рассказывал нам о том, что ковры у Джакерсов сейчас настолько дешевы, что дешевле только даром. И, о, Боже, никакой дополнительной комиссии при покупке в рассрочку. Прежде, чем кто-то из нас успел ответить Рут, Док спросил у Хлои, можно ли ему хотя бы полбанки пива. И получил отказ. Но дни владычества сестры Хлои в этом маленьком доме были почти сочтены и в течении последующих четырех лет - прежде чем кусок не до конца пережеванного мяса застрял в его горле навсегда, мой отец выпил еще много пива. И, я надеюсь, насладился им в полной мере, каждой выпитой банкой. И это само по себе - чудо.

Именно той ночью, когда мы лежали без сна в нашем Rammit Inn, отеле для сексуально озабоченных, и слушали шум работающего кондиционера, Рут и посоветовала мне никому не рассказывать о слепой девочке, которую она называла не Аяна, а " волшебная негритянская девочка"; она произносила эти слова тоном безобразного сарказма, совершенно ей не свойственного.

- Кроме того, - сказала она, - Долго это не продлится. Иногда лампочка начинает светить ярче, прежде чем гаснет навсегда. Я уверена, что и с людьми происходит то же самое.

- Возможно, но то, что произошло с Доком Джентри, действительно было чудом. К концу недели он уже прогуливался на заднем дворе дома со мной или в сопровождении Ральфа. Вскоре, мы все разъехались по домам. Но в первую же ночь, после нашего возвращения, позвонила Хлоя.

- Мы никуда не поедем и не важно, как он себя чувствует, - сказала Рут полуистерично. - Так ей и скажи.

Но сестра Хлоя звонила только затем, чтобы рассказать, как она случайно увидела Дока выходящим из ветеринарной клиники Форд-Сити, куда он зашел, чтобы проконсультировать ее главу по поводу лошади, у которой был колер. В руке у него была трость, на которую, по ее словам, он почти не опирался. Сестра Хлоя сказала, что никогда не видела человека "его возраста", который бы выглядел лучше.

- Глаза горят и хвост пистолетом! - сказала она, - Я все еще не могу в это поверить. Месяц спустя он гулял по кварталу уже без трости и той зимой каждый день плавал в бассейне местного фитнесс центра. Больше шестидесяти пяти ему было дать невозможно. Все так говорили.

После выздоровления отца, я разговаривал с целой бригадой медиков, которая его лечила. Я сделал это потому, что то, что с ним случилось, напомнило мне о так называемых чудесных постановках, которые были широко распространены в провинциальных городках средневековой Европы. Я заметил про себя, что если бы я изменил имя отца или же называл его просто Мистер Джи, то получилась бы интересная статья для какого-нибудь журнала, к примеру. Возможно, так бы оно и было, или почти так, но я не написал эту статью.

Я разговаривал со Стэном Слоаном, семейным врачом Дока, который первым забил тревогу. Он отправил Дока в Питсбургский Институт Онкологии и поэтому мог обвинять в последовавшем неправильном диагнозе докторов Ретиф и Замаховски, которые там лечили отца. Те, в свою очередь, обвиняли рентгенологов в некачественном снимке. Ретиф сказал, что руководитель отдела рентгенологии вообще человек некомпетентный, который не в состоянии отличить печень от поджелудочной железы. Он просил его не цитировать, но двадцать пять лет спустя, я полагаю, эта просьба уже утратила свою актуальность. Доктор же Замаховски сказал, что это был простой случай уродства органа.

- У меня никогда не было уверенности в правильности первоначального диагноза, - признался он. С Ретифом я говорил по телефону, а с Замаховски лично. Он носил белый лабораторный халат с красной майкой под ним, что как бы говорило "Лучше бы я сейчас играл в гольф".

- Я всегда считал, что это был синдром Фон Хиппел-Линдау, - сказал он.

- Который бы тоже не убил его? - спросил я.

Замаховски одарил меня загадочной улыбкой, которую доктора обычно приберегают для невежественных слесарей-водопроводчиков, домохозяек и преподавателей Английского. Затем он сказал, что опаздывает на встречу. А когда я разговаривал с руководителем отдела рентгенологии, тот просто развел руками:

- Мы отвечаем только за снимок, а не за его интерпретацию, - сказал он. - Следующие десять лет мы будем работать на оборудовании, которое позволит сделать так, что неправильные толкования как вот это, станут почти невозможными. А пока, почему бы вам просто не радоваться тому, что ваш папа жив и здоров? Я так и поступил бы на вашем месте.

В этом смысле я делал все от меня зависящее. И во время моего короткого расследования, которое я, конечно же, именовал "исследованием", я узнал интересную вещь: на медицинском языке чудом называется неправильный диагноз.

Тысяча девятьсот восемьдесят третий год был годом, когда я был свободен от чтения лекций - я взял творческий отпуск. У меня был подписан контракт с научным издательством на публикацию книги, которая называлась " Обучение Необучаемому": Стратегии литературного творчества", но также как и моя статья о чудесном исцелении, она так и не была написана.

В июле, когда Рут и я строили планы на то, как провести наш поход, я заметил, что моя моча вдруг стала розовой. Потом пришла боль, сначала она была где-то в глубине левой ягодицы, потом усиливаясь, она перешла куда-то в область паха. К тому времени я уже стал буквально мочиться кровью - я думаю это произошло на четвертый день после того как начались приступы и пока я играл в популярную игру под названием МожетБытьВсе ПройдетСамоСобой, боль из разряда серьезных перешла в мучительные.

- Я уверена, что это не рак, - сказала Рут, но потому, что это было сказано ею, я понял, что она уверена как раз в обратном. Ее взгляд был не менее красноречив. Она бы это отрицала и на своем смертном ложе - здравый смысл был ее гордостью, но я был уверен в ее убежденности, что рак, оставивший моего отца, теперь перекочевал на меня.