Стивен Кинг - ПАМЯТЬ

— В любом случае я удивлен, что вы серьезно восприняли ее слова, — сказал я, когда вернулся. — Кэти — великолепный специалист по лечебной физкультуре, но она же не психоаналитик. — Я постоял, прежде чем сесть. — Да и вы тоже. Если уж на то пошло.

Кеймен сложил ладонь лодочкой за ухом, которое размерами не уступало ящику стола.

— Я слышу... какой-то треск? Вроде бы слышу!

— О чем вы говорите?

— Такой приятный слуху средневековый звук. Обычно он слышится, когда человека вздергивают на дыбе и трещат вылезающие из суставов плечи. — Он попытался подмигнуть мне, но когда у человека лицо таких размеров, изобразить иронию невозможно: только бурлеск. Однако я его понял. — Что же касается Кэти Грин, вы правы, что она может знать? Она ведь работает с частично парализованными людьми, с полностью парализованными, с теми, у кого ампутированы конечности, вроде вас, с выздоравливающими после тяжелой травмы головы... опять вроде вас. Этой работой Кэти Грин занимается пятнадцать лет, она могла наблюдать реакцию тысячи увечных пациентов на то, что им никогда не стать такими, как прежде. Но куда ей распознать депрессию с суицидальными тенденциями?

Я сел в продавленное кресло, которое стояло напротив дивана, чуть склонился налево, чтобы поменьше нагружать больное бедро, и мрачно уставился на Кеймена. Передо мной сидел человек, который видел меня насквозь. Как бы тщательно я ни замаскировал свое самоубийство, его провести мне не удастся. И Кэти Грин тоже.

Он наклонился вперед... но, учитывая объем его живота, лишь на несколько дюймов, больше не получалось.

— Вы должны подождать.

Я вытаращился на него. Вот уж никак не ожидал такого совета.

Он кивнул:

— Вы удивлены. Да. Но я не христианин, тем более не католик, и к самоубийству отношусь вполне терпимо. Однако верю в ответственность человека и говорю вам следующее: если вы покончите с собой сейчас... даже через шесть месяцев... ваши жена и дети узнают. С какими бы предосторожностями вы все ни обставили, они узнают.

— Я не...

— И компания, в которой вы застраховали свою жизнь... на очень большую сумму, я не сомневаюсь... тоже узнает. Они, возможно, не смогут этого доказать, но будут очень, очень стараться. Слухи, которые они начнут распускать, навредят вашим детям, пусть вы и думаете, что они хорошо от этого защищены.

Я понимал, что Мелисса защищена. А вот Ильза — совсем другое дело.

— И в конце концов они смогут это доказать. — Кеймен пожал огромными плечами. — Сколько это будет в денежном эквиваленте, не стану даже предполагать, но знаю, что ваше наследство уменьшится на значительную сумму.

О деньгах я как раз и не думал. В голове роились мысли о следователях страховой компании, вынюхивающих все, что можно, пытающихся определить, как и что я подстроил, разоблачить меня. И вот тут я начал смеяться.

Кеймен сидел, положив огромные черные руки на слоноподобные колени, смотрел на меня с маленькой я-все-это-видел улыбкой на губах. Да только на его лице ничего не могло быть маленьким. Он дал мне отсмеяться, а потом спросил, что я нашел такого забавного.

— Вы говорите мне, что я слишком богат, чтобы покончить с собой.

— Я говорю, что вы должны выждать. Насчет вас у меня очень сильное предчувствие... то самое, что побудило меня дать вам куклу, которую вы назвали... как вы ее назвали?

Секунду я не мог вспомнить. Потом подумал: «Оно было КРАСНОЕ!» — и назвал ему имя, которое дал блондинистой, призванной снимать ярость кукле со взбитыми волосами.

Он кивнул.

— Да. То самое предчувствие побудило меня дать вам Ребу. А теперь оно подсказывает мне, что время вас успокоит. Время и память.

Я не стал убеждать его, будто помню все, что хотелось помнить. Он знал мое мнение на сей счет.

— О каком периоде времени мы говорим, Кеймен?

Он вздохнул, как человек, собирающийся сказать нечто такое, о чем потом будет сожалеть.

— Минимум год. — Он всматривался в мое лицо. — Вам кажется, что это очень долго. В вашем нынешнем состоянии.

— Да, — кивнул я. — Теперь время для меня течет иначе.

— Разумеется, — согласился он. — Время-с-болью, оно другое. И время-в-одиночестве — другое. Соедините их вместе и получите что-то еще, отличающееся от двух первых. Поэтому притворитесь, будто вы — алкоголик, и живите, как они.

— Сегодняшним днем.- Он кивнул.

— Сегодняшним днем.

— Кеймен, вы несете чушь.

Он смотрел на меня из глубин старого дивана, с которого никогда бы не поднялся без посторонней помощи.

— Может, да, может — нет. А пока... Эдгар, что-нибудь способно сделать вас счастливым?

— Не знаю... Я раньше рисовал.

— Когда?

Тут до меня дошло, что рисовал я только в средней школе, а потом выводил на бумаге какие-то завитушки во время телефонных разговоров. Хотел уже солгать... стыдился сказать правду... но все же сказал. Однорукие мужчины должны говорить правду, если есть такая возможность. Это слова не Кеймена — мои.

— Попробуйте снова порисовать, — предложил Кеймен. — Вам нужно отгородиться.

— Отгородиться? — в недоумении повторил я.

— Да, Эдгар. — На его лице отражались удивление и недоумение, словно я никак не мог понять очень простой концепции. — Отгородиться от ночи.

Где-то через неделю после визита Кеймена меня навестил Том Райли. Листья уже начали менять цвет, и я помню, что продавцы в «Уол-Марте» развешивали хэллоуиновские постеры, когда я заглянул туда за несколько дней до приезда моего бывшего бухгалтера, чтобы купить альбомы и все необходимое для рисования. Это единственное, что приходит на память.

Насчет самого визита Тома я лучше всего помню одно: его смущение и неловкость. Тома послали с поручением, которое ему не хотелось выполнять.

Я предложил ему «колу», и он согласился. Когда вернулся из кухни, он смотрел на сделанный мной рисунок тушью: три пальмы у кромки воды, крыша хижины на заднем фоне слева.

— Неплохо, — прокомментировал он. — Ты нарисовал?

— Нет, эльфы, — ответил я. — Они приходят ночью. Чинят мне обувь и иногда рисуют картины.

Он рассмеялся и вернул рисунок на письменный стол.

— На Миннесоту, прафта, не похоше. — Он вдруг заговорил со шведским акцентом.

— Я скопировал его из книги, — пояснил я. — Что я могу сделать для тебя, Том? Если речь пойдет о бизнесе...

— Вообще-то заглянуть к тебе меня попросила Пэм. — Он опустил голову. — Я не хотел, но не смог заставить себя сказать «нет».

— Выкладывай, Том. Я тебя не укушу.

— Она наняла адвоката. Настроена на развод.

— Я и не думал, что она откажется от своих планов. — Я говорил правду. Не помнил, как душил ее, зато хорошо запомнил выражение ее глаз, когда она мне об этом сообщила. Запомнил, что назвал ее гребаной сумкой, и если бы в тот самый момент, у лестницы, она упала бы мертвой, посчитал бы, что так ей и надо. Я был бы только рад. Но, если оставить в стороне мои чувства, я прекрасно знал: когда Пэм принимала решение, отказывалась она от него крайне редко.