Алексей Атеев - Тьма

– Пульс проверьте.

– Пульс?! А где он этот пульс?

– На запястье. Возьмите его руку…

Оба близнеца склонились над Толиком, взяли его за руки и стали бессмысленно трясти их, словно надеясь возобновить таким образом работу сердца.

– Ничего, – наконец произнес Славка. И Валька подтвердил:

– Ничего.

– Я же говорю, скончался, – все с той же равнодушной улыбкой констатировал Шурик.

– Не могет такого быть! – вскочив, завопили близнецы.

Хиппи пожал плечами.

– Я знаю, как узнать, – заявил Славка. Он полез во внутренний карман своего обтрепанного пиджачка, достал оттуда осколок зеркала. – Вот!

– И что? – спросил у брата Валька.

– Смотри сюда. Я поднесу зеркало к его рту. Если оно запотеет – значит, жив.

– Ну, давай…

Однако признаков дыхания не наблюдалось.

– Неужто и вправду?.. Быть того не могет… – бормотал Славка, разглядывая незамутненную поверхность. Солнечный зайчик стрельнул близнецу в глаз.

– Нужно «Скорую» вызвать, – внес разумное предложение Валька.

– Какая еще «Скорая». Беги в больничку, тащи сюда доктора.

– Идем вместе.

И близнецы поспешно удалились. Шурик бросил на распростертое тело последний беглый взгляд и тоже покинул место недавнего гульбища. Если бы в эту минуту в скверик забрел какой-либо досужий господин, ну хотя бы для того, чтобы воздать дань памяти порубленным в девятнадцатом красноармейцам, то он бы узрел следующую картину. На обрубке тополя стояли захватанные стаканы, тут же высились две бутылки, одна полупустая, другая нераспечатанная, а рядом лежало бездыханное тело еще довольно молодого мужчины, облаченного в красную майку с серпом и молотом, синие джинсы и разбитые кроссовки неизвестной фирмы.

На лужайку перед обелиском выпорхнула крупная шоколадного цвета бабочка с крыльями, обведенными белой каймой, немного полетала над вышеописанным натюрмортом, потом бесстрашно уселась на нос трупа и сложила крылышки. В природе царила полная гармония.

Минут через двадцать покой был нарушен появлением все тех же близнецов, а вместе с ними представительной женщины средних лет в белом халате и болтавшимся на шее фонендоскопом. По недовольному лицу женщины катились крупные капли пота.

– Вот он, – Славка указал на тело.

Женщина, отдуваясь, нагнулась, отчего полы халата разошлись и показались розовые трусики, нажала большим пальцем на шею, потом закрыла ладонью один глаз Толика и тут же отвела ее.

– Допился, – заметила она с плохо скрытым презрением.

– Ну, чего с ним? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Славка.

– Готов.

Известие о том, что ее ненаглядный Толик преставился, застало его мамашу в огороде, где работящая старушка обирала с картошки колорадского жука. Величали гражданку Картошкину Дарьей Петровной. Роковую весть принесли все те же вездесущие близнецы. Как ни странно, Дарья Петровна сразу же поверила сбивчивым речам вестников смерти. Чего-то подобного она ожидала давным-давно.

– Где он в сей минут? – только и спросила мамаша.

– В морг увезли, – хором отрапортовали близнецы, обрадованные хладнокровием Дарьи Петровны. Они опасались слез, причитаний и тому подобных проявлений скорби.

– Ведите меня туда! – приказала мамаша.

Близнецы попытались взять ее под руки, но она сердито отстранила соболезнующих и, громко топая разбитыми башмаками, зашагала к своему ненаглядному сыночку. Братья находились под изрядным хмельком, но, с учетом серьезности момента, держались на ногах довольно твердо. Встречая по дороге знакомых, малознакомых, да и вовсе посторонних субъектов, близнецы оглашали печальную весть.

Толика знал весь город. Народ выражал сочувствие. Мужчины вздыхали, скорбно поджимали губы и опускали головы, а женщины всплескивали руками и жалобно охали.

Морг, небольшое квадратное зданьице, находился на задворках городской больницы. Дарья Петровна уверенно взошла на невысокое крыльцо и проследовала внутрь, а близнецы остались во дворике. Как только мамаша скрылась, Славка извлек на свет бутылку все того же «Кавказа», грязный стакан и, пробормотав: «Помянем», налил сначала брату, а потом выпил сам.

Матушка Толика не появлялась примерно с полчаса, а когда вышла, сообщила братьям, что хоронить сына будет завтра, ближе к вечеру, что его решили не вскрывать, поскольку патологоанатом (или, как она выразилась, «резник») пребывал в отпуске, и что сейчас необходимо заняться подготовкой к погребению, то есть позаботиться о гробе, могиле и отпевании. Упокоиться новопреставленный должен был на старом кладбище.

Вот наше повествование и вернулось к тому, с чего, собственно, и началось, а именно к разверзнутой могиле, перед которой стоял гроб с Толиком Картошкиным.

Время приближалось к шести. Нынешний день был жарким, даже душным, но начинающийся вечер принес небольшую прохладу. Солнце скрылось за облаками, повеял слабый ветерок, запахло дождем.

На кладбище царила почти абсолютная тишина. Ее почти не нарушало даже присутствие нескольких людей, пришедших проститься с покойным. Несмотря на многочисленные знакомства и широкую известность, не все бывшие собутыльники решились являться на похороны. Кто-то, предчувствуя и для себя подобный конец, не пошел из суеверия. Другие, узнав, что поминок, а значит, и случая промочить горло не предвидится, решили помянуть покойного по-своему. Словом, все выгляделоло скромно, даже убого.

Народ топтался в некотором отдалении от гроба, не зная, как вести себя дальше. У всех имелось только одно желание: поскорее заколотить крышку, закопать гроб, достать принесенные с собой бутылки и закуску и выпить за упокой души раба божьего Анатолия Картошкина.

Среди пришедших проститься стоял и тот самый прихиппованный мужчина в джинсовом костюме, откликавшийся на имя Шурик. Он по-прежнему улыбался. Кроме близнецов, он не был никому знаком, но в данный момент Славка и Валька не обращали на него никакого внимания. Они выступали в качестве распорядителей похорон, и их переполняло чувство ответственности и собственной значимости. Славка держал в руке молоток, а Валька букетик полевых цветов.

– Скажи, тетка Дарья, последнее слово, – обратился Славка к мамаше.

Та вышла вперед, взглянула на посиневшее лицо сына и проглотила застрявший в горле комок.

– Что же тут скажешь, – начала она суровым голосом, в котором, однако, чувствовалась неизбывная тоска. – Ушел из жизни мой Толечка. Не вовремя ушел. Не дожил… – она поперхнулась. – И детишек ему Бог не дал. А может, это и к лучшему. Чего бы хорошего они увидели? А все она – водка проклятая! Да чего теперь говорить… Прощай, дорогой сынок! Спи спокойно! – Она перекрестила усопшего и как будто захотела отойти в сторону, но тут отчаяние захлестнуло ее, и Дарья Петровна упала на сына и заголосила. Потом что-то словно оттолкнуло ее от тела. Она медленно поднялась и пальцем поманила Славку и Вальку.