Мальчики в долине - Филип Фракасси
– Брат Джонсон, спасибо за вашу доброту.
Я хочу уйти, сердце бешено колотится у меня в груди. Но тут ладонь размером с медвежью лапу больно хватает меня за плечо и разворачивает. Лицо Джонсона в нескольких дюймах от моего. Я вижу светлый шрам, пересекающий его бровь, вижу жесткие волоски у него на подбородке, щеках и в носу. Вижу огонь безумия в его бездонных глазах.
– К черту твою доброту, – шипит он мне в лицо, дыхание у него горячее и кислое. – Нам всем здесь воздается по делам нашим, мальчишка. Будь я проклят, если…
– Брат Джонсон, если вы закончили с мальчиками, нам пора идти!
Мы с Джонсоном поворачиваемся на звук голоса и видим отца Эндрю. Он подошел ближе и не сводит с нас глаз. Священник улыбается, голос его звучит мягко, но настроен он решительно. Я чувствую это, и Джонсон, я не сомневаюсь, тоже.
Джонсон тяжело вздыхает и крепко, до синяков, сжимает мне плечо. Он говорит мне прямо в ухо:
– Берегись, Питер. Не забывай, я не священник. Черт возьми, я даже не крещеный.
– Возможно, поэтому в вас и вселился дьявол, – огрызаюсь я, сам удивляясь своей дерзости.
Джонсон сверлит меня взглядом, его губы шевелятся. Но огонь уже погас в его глазах, он отворачивается и сильно толкает меня вперед, но я не падаю.
– Иди отсюда! – ворчит он и поворачивается к остальным мальчикам, ожидающим инструментов. Они смотрят на меня во все глаза.
Развернувшись на пятках, я ровным шагом иду к группе ребят, собравшейся рядом с отцом Эндрю. Тот не сводит глаз с Джонсона. В его взгляде читается предостережение, и я счастлив, что он устремлен не на меня.
* * *
Джонсон наблюдает, как последний из мальчиков убегает к полю за этим щеголеватым священником Эндрю Фрэнсисом. Непонятно, что Пул в нем нашел. Он слишком терпим к мальчикам. Ему не хватает дисциплины.
Но Джонсону не хочется ему перечить. Молодой священник может осложнить ему жизнь, поэтому рядом с отцом Эндрю Джонсон не высовывается и держит рот на замке. Какой позор – позволять мальчишкам называть себя по имени. Пул снисходителен к новому священнику. Даже слишком снисходителен. Эндрю балует мальчиков. Внушает им бунтарские мысли. Они все чаще и чаще огрызаются. Не слушаются. Перечат.
Ах! Если бы только эти малявки знали, что я натворил, думает он, наблюдая, как Питер шагает в ногу с Эндрю, как они проходят ворота и направляются в поле собирать перец, кукурузу, капусту, помидоры, картошку и другие овощи, пока не ударили заморозки и все не погибло. То, что я делал с мужчинами, женщинами… с детьми младше самого младшего из них… они бы обосрались от ужаса.
Джонсон шумно выдыхает и закрывает дверь сарая. При мысли о страшном прошлом его лицо заливает краска стыда, и для очистки совести он бормочет покаянную молитву. Кроме того, у него есть свои дела, которые нужно закончить, пока не выпал снег. Нужно нарубить дров, которых хватит на долгую зиму. Нельзя тратить время на мысли о языкастых сопляках.
Но если Питер думает, что перспектива стать священником спасет его от возмездия, то он сильно ошибается.
– Еще увидимся, мальчишка, еще как увидимся, – бормочет он и шагает по росистой траве к хлеву.
Нужно проследить, чтобы маленькие ублюдки не напортачили.
3
Стоя на четвереньках на каменном полу с мокрой щеткой в руке, Дэвид не сводит одного глаза с Пула, а второго – с Бена.
Бен застал его врасплох, и Дэвид жаждет ему отплатить. Пока Пул осматривал свои владения, Бен намочил щетку в мыльной воде и брызнул на Дэвида, мыльная пена попала ему в рот и широко раскрытые глаза. Этот маленький засранец ликует. Но ничего, он еще получит свое. Если не сейчас, то позже. В конце концов, у них впереди целый день – у него, Бена и бедняги Тимоти, который чуть не обделался, когда Пул назначил наказание за то, что он не выучил эти дурацкие библейские стихи. Бен даже день недели запомнить не в состоянии, но Тимоти – другое дело. Дэвид знает, что малыш мог бы выучить наизусть всю Библию, если бы потребовалось.
Но Тимоти начал заикаться, а отец Уайт выжил из ума, как бескрылая птица, которая слишком много раз падала на голову, пытаясь взлететь. Было больно наблюдать, как бледный рыжик пытается, заикаясь, произнести слова Иоанна Крестителя. Старик Уайт решил, что Тимоти заикается, потому что не знает слов, а не потому, что не может их выговорить. Тимоти расплакался, когда учитель оборвал его ответ, и, несмотря на то, что Питер заступился за него – святой Питер всегда за всех заступается, – он получил то же наказание, что и остальные. И теперь должен все утро мыть полы.
Убедившись, что Пул все еще стоит к ним спиной, Дэвид показывает Бену средний палец и клянется отомстить. Бен беззаботно смеется и расплескивает воду по полу.
Пул внезапно оглядывается, и Дэвид возвращается к мытью пола, опустив глаза. Он слышит прерывистое дыхание Тимоти и понимает, что бедняга правда старается.
Через несколько мгновений, страстно желая отомстить Бену, Дэвид на свой страх и риск снова бросает взгляд на Пула.
Высокий священник молча стоит в дверном проеме, глядя в небо, словно обдумывая важный вопрос. С густыми седыми волосами, длинным носом и ледяными глазами он выглядит как величественный король (хотя и одет в нищенские лохмотья); король, который не удостаивает чернь у себя под ногами даже взглядом. Вместо этого, высоко подняв подбородок и выпятив грудь, Пул отходит от дверей и решительно направляется через весь вестибюль, стуча каблуками ботинок по каменному полу, к часовне в дальнем конце.
– Эй, – шепчет Бен, и Дэвид поворачивается к нему.
Что за идиот.
Холодные мыльные брызги летят ему в лицо, и Бен снова начинает хохотать. Взбешенный, Дэвид опускает щетку в ведро. С него хватит.
– Мистер Мейсон.
Дэвид замирает. Улыбка исчезает с лица Бена, он бледнеет и начинает с удвоенным усердием тереть пол. Поблизости раздается оханье Тимоти.
Пошло все к черту.
Неслышно вздохнув, Дэвид кладет щетку на пол и встает, вытянув руки по швам.
Ему страшно, и он себя за это ненавидит.
– Да, отец.
Пул стоит спиной к Дэвиду и остальным и держится за приоткрытую створку двери в часовню, но его голова повернута к Дэвиду вполоборота, и холодный голубой глаз устремлен прямо на мальчика.
– Все, что вы делаете, – спокойно и монотонно произносит Пул, каждое слово пропитано угрозой, –
