Черные зубы - Кассандра Хоу
— Кажется, закон запрещает выходить замуж за своего духовника, — непринужденнейшим тоном заметил Фаиз. — Но если тебе понадобится замена, советую выбрать Кошку.
— Фу, — сказала я. — Она не в моем вкусе.
— Я лучше умру старой девой. Без обид, — сказала Талия.
— Никаких обид.
— В общем, — продолжил Филлип, откашлявшись, — невеста приняла случившееся как должное и велела гостям похоронить ее под домом.
— Живой? — прошептала я.
Я представила, как девушка прижимает ладони ко рту, глотает воздух, а потом пыль, как ее волосы и подол свадебного платья становятся тяжелее с каждой новой падающей сверху пригоршней земли.
— Живой, — ответил Филлип. — Она сказала, что обещала жениху ждать его, и она будет ждать. Благодаря ей дом будет стоять, пока его дух наконец не явится.
Молчание заполнило особняк и наши рты.
— И с тех пор каждый год в стенах этого дома заживо хоронили девушку, — сказал Филлип.
— За каким хреном, — произнес потрясенный этим сообщением Фаиз, — им это понадобилось?
— Потому что под землей становится одиноко, — продолжал Филлип, а я меж тем вжимала язык в нёбо. — Откуда, по-вашему, столько историй о призраках, которые пытаются довести людей до самоубийства? Они там скучают по товарищам, человеческому теплу. Неважно, сколько тел лежит в земле вместе с ними. Это не то. Мертвецы скучают по солнцу. А внизу темно.
— Это… — Талия провела рукой по плечу Фаиза жестом, явственно говорящим: «Все поняли? Это моя собственность!», ее глаза — блестящие, недобрые — встретились с моими.
В эту секунду мне ужасно хотелось в очередной раз довести до ее сведения: прошлое покоится под такой горой ошибок, что вновь сойтись нас с Фаизом не заставит даже запас виски, достаточный для затопления Нового Орлеана. Но суть была не в этом.
— Реально адская жесть, — договорила Талия.
— Все будет хорошо! Свежерукоположенный священнослужитель не даст вас в обиду! — Филлип со смехом стукнул себя кулаком в грудь.
Талия в ответ немедленно поцеловала Фаиза. Тот, в свою очередь, притянул ее пальцы ко рту и обласкал губами каждую костяшку.
Я стояла, уставившись на устилающие пол соломенные матрасы, и невольно внутренне содрогалась. Меня внезапно ошеломил мучительный вопрос: сколько же мертвых и расчлененных женщин сложены внутри этих стен и под этими полами, меж поддерживающих этот потолок стропил и мощных перекладин, едва различимых в темноте?
Обычай требовал, чтобы жертв хоронили живыми, во время совершения обряда они могли дышать и молить о пощаде, их погребальные одеяния оскверняли дерьмо, моча и прочие жидкости, испускаемые охваченным агонией телом. Я никак не могла выкинуть из головы мысль о неимоверно практичном семействе, сообразившем, что там, где сгниет дерево, кость останется целой, и велевшем строителям укладывать девушек, как кирпичи. Руки сюда, ноги туда, гирлянда черепов вплетается в костяк дома — страховка на будущее, когда традиционные архитектурные ухищрения окажутся бессильны. Почему бы и нет? Девушкам еще долго нести свою службу. А когда эти двери распахнутся, внутрь хлынет толпа свадебных гостей и начнется церемония, современной цивилизации придет конец.
Дом будет бесконечно ждать этого дня.
Каждый год — по девушке. Двести шесть костей, помноженные на тысячу лет. Кальция с лихвой хватит, чтобы дом простоял здесь до тех пор, пока звезды не исчерпают силу собственных сияющих костей и не пожрут сами себя без остатка.
И все ради одной девушки, что ждет и ждет.
Одна, в земле, во мраке.
— Кошка?
Я вынырнула из своего безумия. И поняла, что стою, стиснув пальцами запястье.
— Все хорошо.
— Точно? — Филлип обеспокоенно нахохлился, луч сумеречного света играл в его волосах. — Выглядишь ты не очень хорошо. Если это…
— Не трогай ее, — тихо сказал Фаиз.
Веселье покинуло его, уступив место тревоге, судороге охранительной злобы, задравшей его губу в оскале. Я потрясла головой, чтобы лицо разгладилось, улыбнулось. Все в порядке. В полном порядке.
— Кошка знает, что мы рядом, если что.
Похоже, видок у меня был тот еще. Филлип вздрогнул, залился румянцем и шмыгнул прочь из передней, бормоча что-то об ошибках. Я трижды повторила про себя список домашних дел — припомнила все упущенное, срочное и еще тысячу мелочей, — пока в мыслях от этого монотонного занятия не прояснилось. Облегченно вздохнув, я огляделась вокруг и увидела, что Фаиз и Талия склонились, точно молящиеся в церкви, построенной их же телами, соприкасаясь лбами. Намек был более чем прозрачный.
Мне пора пойти погулять… куда-нибудь.
Я двинулась на щелканье затвора нового фотоаппарата Филлипа и нашла его в зале, разукрашенном темными вечерними оттенками золотого и розового. В сыром воздухе водили хоровод пылинки: попадая в лучи остывающего солнца, они бледно взблескивали. Крыша здесь когда-то провалилась, позволив непогоде беспрепятственно проникать внутрь. Пол прогнил, стал сплошь зеленым там, где в трухе укоренились плесень, папоротники и густой курчавый мох.
— Прости.
Я пожала плечами. У ног Филлипа, на расстоянии вздоха, расстилался цветочный ковер.
— Все хорошо.
Брови Филлипа взлетели вверх.
Пронзительно расхохоталась птица. Сквозь рану в крыше я увидела, как вспыхнули амброй и танзанитом перья на горле чирка. Филлип потянулся — Рембрандт в высоком разрешении.
— Кошка…
— Ты просто по-дружески беспокоился. Бывает.
— Ясно, но…
— Я не собираюсь прыгать с крыши, потому что ты пытался быть вежливым. Это не так работает. — Я сглотнула слюну.
— Ладно. Только… ты мне скажи, если чем надо будет помочь, договорились? Я не… я не всегда правильно выражаюсь. В смысле, я кое в чем хорош, но…
Это как быть женщиной, подумала я. Это как быть звездой, как быть всеми обожаемым и желанным. Филлип в совершенстве владел искусством возбуждать любовь, а если точнее — любовь, граничащую с идолопоклонством. Неудивительно, что порой он выказывал такую неспособность к эмпатии. Никакая религия не предполагает взаимности.
Справа от нас полуприкрытая фусума — темная панель высилась до самого потолка и бесшумно скользнула вбок, когда я толкнула ее, — скрывала проход в сад, аккуратный изумрудный квадрат, обрамленный террасами, а посередине — затянутый ряской пруд. В листве тут и там краснели хиганбана — цветы мертвых.
Я провела пальцами по волосам. Меня внезапно охватила непреодолимая усталость от одной мысли, что сейчас придется снова изгонять из Филлипа демона вины, заверять его, что никакой он не мерзавец, становилось тошно. Дабы компенсировать потерю нервных клеток, я решила попробовать подурачиться:
— А ты когда
