Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

В склепе этом я бывал и раньше, так что его мрак и царящий тут тяжелый дух смерти были мне не в новинку и не могли заставить меня изменить свои намерения той ночью. Удостоверившись, что все спокойно и никакой случайный путник не помешает исполнению задуманного мною, я приступил к делу. Пробежав лучом карманного фонарика по крышке ближайшего саркофага и прочтя на серебристой металлической пластинке слова «Филипп Коваро», я подцепил принесенным с собой топориком крышку и, поднатужившись, нажал. Раздался неприятный скрип и легкий хруст ломающейся конструкции…

Отбросив крышку саркофага, я, набрав в грудь побольше воздуху, одним резким движением вспорол алюминиевую оболочку, покрывающую тело. Моя предосторожность ничего мне не принесла, ибо смрад, ударивший мне в нос и, казалось, сейчас же проникший под кожу, был столь силен, что мой юный организм, едва позволив мне снова дышать, в тот же миг попытался очиститься путем обильной кислой рвоты.

Через некоторое время я все же нашел в себе силы заглянуть в гроб. Один вид мумифицированного лица с выпирающими, подернутыми остатками кожи скулами и торчащими под сгнившим носом большими желтыми зубами заставил меня вновь заледенеть. Клочья истонченных спутанных волос на практически лишенном кожи черепе дополняли картину. Одежда тоже порядком истлела и ничем не напоминала то богатое облачение, коим являлась прежде.

Что я, собственно, делаю в этом концентрате смрада и первобытной тоски?!

Эта мысль чуть было не привела меня в чувство, но что-то, тускло блеснувшее в рыхлой смеси тряпок и гнилой плоти, привлекло мое внимание, не дав зародившемуся было малодушию меня отрезвить. Посомневавшись, я протянул дрожащую руку и, превозмогая вновь подступившую тошноту, нащупал надетый на мертвую руку тонкий браслет…

Тогда я впервые в жизни ограбил мертвеца. Охватившее меня поначалу отвращение к себе и содеянному мною постепенно сменилось какой-то неестественной гордостью за собственную смелость и целеустремленность. Что ж! Я доказал себе, что мое увлечение миром мертвых сильно отличается от пересказывания детских страшилок и тупых проделок в Хэллоуин, словом, от всего того, чем занимаются обычно эти жалкие плебеи – мои ровесники. Я убедил себя, что нахожусь на верном пути и должен продолжать начатое. А недостающие знания придут, в этом я не сомневался.

Склепов по близости больше не было, и я принялся просто разрывать могилы, показавшиеся мне интересными, в поисках новых «сокровищ». Надо сказать, я не ленился и зарыть покойника обратно, обобрав его, так что внимания общественности мои деяния не привлекали, оставляя лишь толику недоумения у кладбищенских смотрителей, поскольку безупречной мою работу назвать все же было нельзя. Озабоченный конспирацией, я постепенно расширял ареал своих изысканий, крайне редко бывая дважды на одном и том же погосте, а если и бывая, то со значительными промежутками времени и крайними предосторожностями.

Таким образом, коллекция моя постоянно пополнялась, в ней появлялись новые, порой чрезвычайно вычурные экспонаты, которые я сортировал по известным только мне принципам, полагая, что изобретаю совершенно оригинальную систему и являюсь во многом первооткрывателем. Основным же и, несомненно, самым значимым перлом в моем собрании оставался искусной работы платиновый браслет, украденный мною много лет назад у покойного Филиппа Коваро. То, что он изготовлен из упомянутого металла я, сказать по правде, установил сам, руководствуясь общеизвестными признаками, так как понести его к ювелиру побоялся, во избежание неприятностей. Всем известно, сколько ловкачей погорело по глупой случайности, лишь из-за своего неразумного любопытства, и я не хотел рисковать. В конце концов, ценность добычи заключалась для меня не в ее рыночной стоимости, но в оккультном потенциале, заключенном в ней, то есть в том, чего я еще не понимал.

Отдельную полку в моей гостиной я отвел разномастным по форме и величине урнам с пеплом, которые я безжалостно отбирал у земли или же выдалбливал из мемориальных стен кладбищ, утыканных этим добром, словно кекс изюмом. Но это было весьма жалким приобретением, сделанным лишь по причине недостатка «настоящего заделья», что-то сродни высосанной изголодавшимся вампиром крысы.

Время шло, и я уже начал понемногу отчаиваться и терять надежду, ибо вовсе не был уверен в том, что в моей богатой коллекции никчемностей находится хотя бы один настоящий артефакт, скрывающий в себе магическую силу или крупицу высшей мудрости, обладать которыми я так жаждал.

От моих практичных и очень приземленных родителей мне осталось неплохое наследство, достаточное, по крайней мере, для того, чтобы не тратить дорогое время на досадный труд и целиком отдаться своему увлечению, которое должно было принести мне когда-то несравненно больший успех, чем любая из профессий, которые я мог бы для себя избрать. Однако же, глядя в свои отражающиеся в зеркале воспаленные и начавшие уже блестеть безнадежностью глаза, я вынужден был признать, что всю жизнь блуждал вслепую, натыкаясь в потемках на что-то и будучи не в силах определить, на что именно.

Дальше так продолжаться не могло: мне нужно было что-то или кто-то, могущие дать мне азы вожделенной мною науки, те первые знания навигации, без которых невозможно было отыскать фарватер безжалостно барахтавшей меня реки неизвестности.

Помощь, как это часто бывает, пришла ко мне неожиданно, словно посланная кем-то могучим, проведавшим о моих затруднениях. Луч света, озаривший мой дальнейший путь по выбранной стезе и продвинувший меня в моих изысканиях, пришел ко мне в образе нового знакомца, с которым я мог теперь поделиться своими мыслями, сомнениями и надеждами, и который знал об интересующем меня предмете значительно больше, нежели я, и был не прочь своими знаниями со мною поделиться.

А случилось это так.

Я, вымотанный длинной дорогой и издерганный неудачами, возвращался домой из одного из своих путешествий в отдаленные районы страны, куда меня погнала вычитанная мною в какой-то дешевой газетенке информация об одном старинном погосте, состоящем якобы сплошь из захоронений вековой давности, а посему представляющем для меня первостепенный интерес. В отчаянии я вновь поддался лживому очарованию чужих мест и проделал полторы тысячи километров по разбитым дорогам, чтобы, как и много раз прежде, удостовериться в том, что обманут. Погост оказался не таким уж и старым, а лежали там лишь крестьяне да мелкие служащие, похороненные очень по-светски и без всякой искры таинственности. Проведя три ночи за изнурительной работой, я так и не нашел ничего заслуживающего внимания, за исключением пары-тройки золотых зубов да пригоршни простых оловянных распятий, которые разумнее было бы использовать при работе паяльником, нежели как экспонаты моей специфической коллекции. Посему, сказать, что я был в высшей степени раздосадован и даже озлоблен на блуждающую где-то неверную мою фортуну, значит не сказать ничего.