Сакс Ромер - Ведьмино отродье

— Феррары?

— Не совсем его. Даже не могу объяснить. Меня охватил непомерный ужас. У него лицо поменялось, я его таким никогда не видела. В нем было что-то… — ее голос дрожал, она словно не хотела заканчивать предложение, — что-то зловещее, порочное.

— Ты его не видела с тех пор? — Кеан, положив руки девушке на плечи, наклонился и с какой-то грустью посмотрел в ее испуганные глаза. — Тебя он больше не беспокоил?

Она покачала головой.

— У тебя такой вид, как будто ты все еще тревожишься. И местность вокруг дома, — он нервным жестом показал на лежащий в низине сад, — нездоровая. Тут лощина, ты только погляди, какая трава высокая, да и комаров изрядно. Ты плохо выглядишь, Майра.

Девушка задумчиво улыбнулась:

— Мне надоела Шотландия. Ты не представляешь, как я тосковала по Лондону. Хотя не отрицаю, что там я чувствовала себя лучше, даже было немного стыдно — выглядела, как селянка.

— Но здесь тоже никаких развлечений, — нежно сказал Кеан, — ты одна, мистер Сондерсон ничего, кроме своих орхидей, не замечает.

— Они очень красивые, — мечтательно произнесла Майра, — они и меня очаровали. Я единственная в доме, кого он пускает в оранжерею.

— По-моему, ты проводишь в ней слишком много времени, — прервал Кеан, — там же очень жарко и душно…

Майра игриво покачала головой и похлопала его по руке.

— Со мной все в полном порядке, — сказала она почти так же весело, как раньше, — а теперь и ты вернулся.

— Не нравятся мне эти орхидеи, — упрямо ворчал Роберт. — Это пародия на настоящие цветы. Вот сравни какой-нибудь одонтоглоссум[74] с розой и сразу увидишь, что это чертовщина поганая, а не цветок!

— Чертовщина?

— Да, чертовщина! Растут они в малярийных болотах и смертельных джунглях. Ненавижу орхидеи. И атмосфера в оранжерее не может быть чистой и здоровой. Это все равно, что проводить много времени в бактериологической лаборатории.

Майра покачала головой уже серьезнее:

— Только бы мистер Сондерсон не услышал тебя. Орхидеи — его дети. Его привлекает таящаяся в них загадка: они действительно зачаровывают. Просто смотреть на бесформенную луковицу и гадать, в какой цветок она превратиться, увлекательнее самого захватывающего романа. Вот скоро, где-то ближе к концу недели, должна зацвести одна из них: он прямо с ума сходит от нетерпения.

— Где он ее взял? — спросил Роберт безо всякого интереса.

— Купил у одного человека, а тот, почти наверняка, ее украл! В свертке было шесть луковиц, выжили только два растения, и одно из них существенно обогнало по росту другое — оно такое высокое… — Майра подняла руку, обозначив примерную высоту орхидеи, где-то три фута.[75]

— Оно уже цвело?

— Нет, но бутоны — огромные, гладкие, продолговатые — распустятся в любой момент. Мы назвали этот цветок «Тайной», я сама ухаживаю за ним. Мистер Сондерсон показал, что делать, и если растение действительно окажется новым сортом, а мы почти уверены в этом, он собирается отправить его на выставку и назвать моим именем! Вот ты бы хотел, чтобы орхидею назвали в честь твоей…

— Моей жены? — закончил Кеан и взял Майру за руки. — Я и так очень горжусь тобой.

Глава 23. Лицо в оранжерее

Доктор Кеан прошел к окну — старинному, в свинцовом переплете. У кровати стояла лампа, и он поправил абажур так, чтобы свет падал на бледное лицо пациентки — Майры Дюкен.

За последние два дня в ней произошла ужасная перемена. Девушка лежала с закрытыми глазами, а на изможденном лице играли зловещие тени. Дыхание стало почти неразличимо. Доктор Брюс Кеан обладал заслуженно хорошей репутацией, но этот случай поставил его в тупик. Он понимал, что Майра умирает на его глазах; перед мысленным взором все еще стояло искаженное страданием лицо Роберта, с мучительным нетерпением ожидающего вестей внизу, в кабинете мистера Сондерсона; но, тем не менее, Брюс ничего не мог поделать. Он смотрел из увитого розами окна вдаль, поверх кустарника, туда, где лунный свет серебрил листву деревьев.

Там располагались оранжереи, и, повернувшись спиной к кровати, Кеан долго стоял, задумчиво глядя на далекое мерцание их стекол. Только что ушли Крейг Фентон и сэр Элвин Гроувз, вызванные доктором на консилиум. Заболевание Майры озадачило и их — они ушли, так ничего не поняв.

Внизу Роберт мерил кабинет шагами, размышляя, выдержит ли его рассудок последний удар, которым грозило будущее. Они с отцом знали, что за странной болезнью, начавшейся в тот самый день, когда Энтони Феррара в последний раз посетил дом Сондерсона, кроется нечто зловещее.

Выдался невыносимо жаркий вечер, не было ни ветерка, и, несмотря на распахнутые окна, воздух в комнате казался тяжелым и безжизненным. В нем все еще витал сладковатый, но невыразимо отталкивающий аромат. Он явно постепенно овладевал домом. Живущие там уже так привыкли к нему, что перестали замечать.

Вечером, в комнате больной, доктор Кеан лично жег какие-то пахучие вещества, чем немало удивил сиделку и коллег. Теперь едкие пары выветрились, и воздух вновь наполнился слабым запахом чего-то сладкого.

В доме не раздавалось ни звука; когда к пациентке, тихонько открыв дверь, вошла сиделка, Брюс задумчиво смотрел в окно в направлении оранжерей. Он повернулся и, вернувшись к постели, склонился над девушкой.

Ее лицо напоминало белую маску; она все еще была без сознания; доктор не видел ни перемен к лучшему, ни к худшему. Но пульс оказался более тихим, чем раньше, и Кеан подавил стон отчаяния: таинственная прогрессирующая слабость могла окончиться только одним. Опыт подсказывал ему, что, если ничего не предпринять, — а все, что они делали до этого, не принесло никаких результатов — Майра умрет к рассвету.

Он развернулся и, дав шепотом указания сиделке, покинул комнату. Спустившись, он прошел мимо закрытой двери кабинета, даже не смея думать о сыне, ожидавшем там, и проследовал в столовую. В комнате горела только одна лампа, почти не освещая сухопарую фигуру Сондерсона, расположившегося в оконной нише. Кромби, садовник, стоял у стола.

— Так, Кромби, — тихо сказал Кеан, прикрывая за собой дверь. — Что за история с оранжереями, и почему я не слышал об этом раньше?

Садовник уставился в неосвещенный угол столовой, избегая взгляда доктора.

— Все же он имел мужество признаться, — вмешался мистер Сондерсон, — это я сам проглядел: раньше он боялся говорить, потому что нечего ему делать в оранжереях, — шотландец неожиданно рассвирепел. — И он прекрасно об этом знает!

— Да, сэр, вы не хотите, чтобы я приближался к орхидеям, — ответил мужчина, — но я осмелился зайти туда, потому что мне показалось, что там движется что-то светящееся…