Юрий Нестеренко - Черная Топь

— может быть, но вряд ли как консервант. Насчет разложения — это наверняка суеверные фантазии. Должно быть, прошедшие процедуру умудряются использовать спирт как источник энергии, вместо еды… в конце концов, раз на нем может работать двигатель, то почему не может живой организм? Вот если бы еще убрать побочные эффекты, вызываемые приемом таких доз спиртного…

Вообще, о побочных эффектах надо бы распросить Барлицкого. Может быть, он не стал одним из этих именно из-за них, а не потому, что ему не дают. И теперь, когда доктор поймет, что Сергею многое известно, он, вероятно, будет более откровенен.

Коржухин вдруг вспомнил, что самая старая из фотографий относится к 1947 году, а Дробышев, по словам Лиды, «умер» лишь в 1951. Значит, можно прямо сейчас сравнить живого Дробышева с Дробышевым покойным… в смысле, прошедшим процедуру. Да, уж слово «покойный» тут подходит меньше всего, даже если мэр и в самом деле мертвец.

Прислушиваясь — похоже, спор между хозяевами закончился — и бросая взгляды на дверь, Сергей приоткрыл сундук и принялся нашаривать там брошенные вперемешку с вещами газеты. Наконец ему это удалось, и он, загнув газетные листы, положил три фотографии рядом. Конечно, при таком качестве изображения трудно делать однозначные выводы, тут и настоящий мертвец цветущим покажется… или, наоборот, «мужчина в полном расцвете сил» — мертвецом. Но, кажется, в 1947 Дробышев действительно выглядел несколько лучше, чем на двух последующих фотографиях… потому, что старился еще до 1951 года, или все-таки вследствие самой процедуры? Или, наконец, это не более чем самовнушение Сергея?

Он перевел взгляд на соседнего Зверева и заметил более странную вещь. В 1947 тот выглядел заметно лучше, чем теперь. И в 1967 картина была примерно такой же, как и за двадцать лет до того. Но в 1957 председателю горсовета, похоже, приходилось не лучше, чем сейчас! Наивный провинциальный фотограф, в отличие от своих коллег в более солидных газетах советского периода, не владел искусством ретуши. В ноябре пятьдесят седьмого Зверев был плох. Можно даже сказать, что он стоял одной ногой в могиле.

Болел? Потом поправился? А теперь снова заболел? Ну а почему бы и нет, собственно. Рептилии ведь болеют.

Тут Сергею пришла в голову мысль, что дом Лыткаревых — дом Лыткарева-старшего — не самое подходящее место для теоретических размышлений. И что гораздо безопасней не оставаться здесь, а навестить Алекса и пробыть там до вечера. А вечером Петька должен что-то ему показать… неужели саму процедуру?

Он сложил газеты и сунул их в карман, где уже лежал блокнот из гостиницы. Туда же он отправил и ключ, предварительно заперев сундук. Есть ли у Лыткарева второй ключ? Да даже если и есть, с какой стати ему совать свой нос («они не чувствуют запахов», вспомнилось ему) в сундук именно сейчас? Это уже паранойя какая-то… «Даже если у вас паранойя, это еще не значит, что на самом деле ОНИ за вами не охотятся», — напомнил себе Сергей, засовывая в другой карман фонарик. Он похлопал себя по куртке, собираясь выходить. Что еще? Пистолет приятно оттягивал внутренний карман, но в нем было всего три патрона. А этих в городе больше сотни. Автомат бы сюда… Или, на худой конец, бензопилу, как в ужастиках.

Ему вспомнился ящик с инструментами, стоявший в кладовке. Был ли там топор? Пожалуй что был. Тоже не бог весть какое абсолютное оружие, конечно, особенно для того, кто никогда им не пользовался… но, по крайней мере, боезапас не кончается.

Сергей осторожно открыл дверь комнаты и замер на пороге. В доме стояла тишина, словно и не было никого. Может, и впрямь ушли? Хотя он не слышал, чтобы хлопала входная дверь — однако он был слишком погружен в свои мысли…

Сергей сделал пару нерешительных шагов вперед, еще постоял, затем повернул направо и крадучись двинулся через большую комнату в сторону кухни. На середине пути под ногой громко скрипнула половица, и Коржухин застыл на месте, проклиная все на свете. Однако в доме по-прежнему было тихо, и он двинулся дальше. Вот коридор… а вот и дверь на кухню.

Возле этой двери Сергей прислушивался особенно долго, почти уверенный, что услышит изнутри бульканье наливаемой водки… а то и вовсе какие-нибудь звуки, которые не может издавать человек. Но никаких звуков не было, и Сергей решительно взялся за ручку. Если на кухне кто-то есть, он скажет… он скажет… ну конечно, он скажет, что хочет завтракать! Ведь со всеми этими откровениями Лида так и забыла его накормить. Что, кстати, совсем не здорово, учитывая, что он собирается уйти на весь день и на ночь…

Сергей решительно шагнул на кухню. Там никого не было.

Чувствуя себя Раскольниковым, он поспешно открыл дверь кладовки и нырнул внутрь на поиски топора. Если кто-то застукает его сейчас, отмазка про завтрак уже не прокатит… Где же этот чертов ящик?

А, вот он. Действительно, есть топор. Острый? Кажется, не очень. Ну да это для дров он не острый, а для человеческой плоти вполне. Может, у этих кожа и холодная, но уж никак не бронированная.

Сергей вернулся в кухню, брезгливо отряхивая с себя пыль и паутину. Так, куда теперь деть топор? Не в руках же нести… Как поступил в аналогичной ситуации Раскольников, он не помнил, но решил засунуть топор за пояс. Длинная деревянная рукоять уперлась в ногу под брюками. Ладно, это мелкие неудобства. Кажется, снаружи ничего не заметно, куртка прикрывает. Однако что-нибудь пожрать все же не мешало бы!

Он открыл холодильник. Ну блин, опять один томатный сок! Та же самая банка, только за день из нее отпили несколько стаканов. Сергей с детства не любил томатный сок, несмотря на то, что к помидорам относился вполне положительно.

Мысль поискать на кухне другую еду не выдержала конкуренции с желанием убраться отсюда поскорее. Сергей ограничился тем, что зачерпнул ковшом воды из рукомойника и сделал несколько глотков.

Он вышел из дома, так и не встретив никого из хозяев ни в помещении, ни в саду, и оказался на пустынной, как всегда, улице Ленина. На сей раз он не стал избирать длинный маршрут, ибо желал поскорее добраться до больницы, да и солнце уже здорово припекало, а идти приходилось в застегнутой куртке. Так что Сергей свернул в малоприметную щель между плетнями, показанную Лидой — и, похоже, сделал это вовремя.

Ибо почти тут же до его слуха донесся треск мотоцикла, который быстро приближался.

Сергей пробежал еще десяток метров и прижался к забору, который в этом месте загибался влево. Здесь Сермяга вряд ли мог его заметить, даже если бы бросил взгляд в сторону щели. Из своего укрытия Коржухин видел, как мотоцикл промчался мимо. Несколько секунд спустя мотор смолк, и Сергей ничуть не сомневался, что произошло это как раз напротив дома номер 36.