Грэхэм Мастертон - Дьяволы дня Д

– Что ты собираешься с нами делать? – спросила Мадлен. – Ведь ты же не собираешься хранить своих обещаний, не так ли?

Послышалось потрескивание, как будто зверь хрустел своими костяшками или разгрызал кость. Затем он снова заговорил, очень низким, менее разборчивым и более мужским голосом.

– Сделки заключаются для добра и для зла. Сделки всегда заключались для добра и зла. И священники и епископы совершали сделки; и они не были разочарованы. Понимаете, мы сражались не только при Сенлаке. Мы были и с Шарлемань,[42] и с Жанной д'Арк. Ничего удивительного, что англичане сожгли ее! Истории рассказывают об ужасных дьяволах, кружившихся во время битвы вокруг ее головы; и это правда, mon ami. Это только сейчас церкви показалось полезным переписать свою историю и опровергнуть существование нечестивых союзников в их, так называемых «святых войнах»!

Мадлен дрожала от страха; я обнял ее и прижал к себе. Дьявол не умолкал.

– Вспомните испанскую инквизицию, – шептал он. – Вспомните о камерах пыток в Англии и Франции. В каждой был свой дьявол! Во времена минувшие дьяволы свободно разгуливали по земле, и сейчас они тоже разгуливают! Они заключали сделки с людьми, – взаимовыгодные сделки, – потому что люди – злые создания, спасибо звездам, и в то же время добрые.

В углу комнаты, возле двери, я увидел слабый голубоватый свет, похожий на фосфоресценцию ночного океана. Затем, к моему ужасу, что-то стало появляться из темноты. Я все смотрел и смотрел: наполовину скрытое темнотой, со ртом, растянутым в волчьей ухмылке, возникало чудовище: то ли дьявол, то ли блудница, то ли какое-то ужасное, склизкое подводное головоногое. По комнате пронесся кислый запах; голубое сияние ползло и мерцало, словно излучение разлагающейся рыбы.

И в тот момент я почувствовал страх и отвращение. Потому что я увидел все: я увидел то, что было похоже на женские руки, сладострастно гладившие округлые бедра, но только для того, чтобы осознать, что бедра были вовсе не бедра, а отчаянно извивавшиеся щупальца; я увидел надувавшиеся губы, которые внезапно превратились в гноящиеся шрамы; я увидел крыс, набивавшихся в рот спящей женщине; я увидел живую плоть, срезанную с живых костей: сначала это были полосы кожи и мускулов, а потом – мешанина блестевшего влагой мяса, которая заставляла желудок выворачиваться наружу.

Рядом со мной взвизгнула Мадлен.

– Элмек! – заорал я, скатился с кровати и бросился к призрачному видению.

Вспыхнул парализующей белый свет, и я почувствовал себя так, как будто меня ударили по голове ручкой кирки. Ошеломленный и ослепленный, я упал боком на холодный линолеум и рассадил плечо о ножку кровати. Я попытался встать, но что-то снова меня ударило, – что-то тяжелое и мягкое.

– Ден! Это в кровати! Это в кровати! – закричала Мадлен.

Оглушенный, вытирая кровь с рассеченной губы, я ухватился за край матраса и подтянулся вверх. Мадлен в ужасе колотила по одеялу, под ним что-то как будто стремительно двигалось и кишело вокруг ее ног. На какие-то полсекунды, в том жутком голубоватом свете ослабевавшей фосфоресценции, я увидел, как из под одеяла что-то вылезло и дотронулось до ее голой ноги, – что-то черное, клешнеподобное и волосатое, словно какой-то чрезвычайно переросший паук. Крича от страха и гнева, я ударил по нему, а потом схватил Мадлен за запястье и сдернул ее с кровати.

Когда я подумал о том, что тварь, находившаяся под одеялом, поползет за нами, наступил момент полнейшей паники. Я услышал, как с кровати упало что-то тяжелое и как по полу проскрежетали клешни; но затем голубоватый свет снова замерцал и сделался тусклым, как лампочка в фонаре с подсевшими батарейками, а кислый запах дьявола начал рассеиваться. Я услышал тихий шелест, звук ветра там, где не мог дуть ветер, и затем наступила тишина. Задыхаясь от страха, мы оба сжались на полу. Мы все прислушивались и прислушивались, но в комнате не было слышно ни единого звука, и, спустя некоторое время, мы подняли свои головы.

– Я думаю, что он, наверное, ушел, – сказал я тихо.

– О Боже, это было ужасно, – прошептала Мадлен. – О, Боже мой, я так испугалась.

Я зажег люстру, потом подошел к кровати и потыкал разбитым ночником одеяло. Наконец я собрал достаточно смелости, чтобы поднять и перевернуть его. Там ничего не было. Если это не было просто ужасающей иллюзией, то значит эта тварь уже исчезла.

Сзади подошла Мадлен и прикоснулась к моей спине.

– Я не думаю, что смогу спать дальше, – сказала она мне. – Не в этой кровати. Почему бы нам не отправиться в Лондон?

Я нашел свои наручные часы, валявшиеся на полу: было пять тридцать утра. Скоро наступит рассвет.

– Отлично, – сказал я, чувствуя себя не намного лучше по сравнению с тем, когда ложился спать. – В любом случае, это выглядит так, словно Элмек подгоняет нас. Напоминает мне, чтобы я не забывал, что дьяволы редко спят.

Мадлен, не одевая трусиков, натянула свои голубые джинсы и причесалась перед заляпанным зеркалом.

– Я почти ничего не могу из этого понять. Я даже не знаю, зачем он делает все эти вещи, – сказал я.

– Может быть, это хвастовство, – предположила Мадлен. – Полагают, что они самодовольны, эти дьяволы, не так ли?

– Может быть, и так. Хотя мне кажется, что он просто наслаждается нашим испугом. Он намерен по капле выжать из нас обоих весь тот страх и все те мучения, за которые он заплатил.

Мадлен натянула через голову серый рубчатый свитер. В спальне было так холодно, что сквозь толстую шотландскую шерсть я мог разглядеть контуры ее сосков.

– Я не знаю, – сказала она. – У меня такое чувство, что он возбужден, как будто он весь выкладывается, чтобы присоединиться к своим братьям. Вся эта похвальба о том, что дьяволы делали в прошлом. И эта фигура, вся она, со всеми этими головоногими, змеями, тварями. Все это выглядит как что-то вроде ужасного позерства.

Я причесался и, приложив все свои усилия, побрился тупым лезвием и без мыла. Под моими глазами были темные отпечатки усталости: выглядел я так же свежо, как открытая неделю назад банка рыбных консервов. По сути дела, я был настолько измотан, что вряд ли мог и далее чувствовать страх. Собравшись, мы на цыпочках вышли из двери на площадку и спустились вниз, сквозь темноту поскрипывавшего дома. Вокруг не было ни души, поэтому я оставил на столике три фунта, и мы позволили себе покинуть дом и выйти на морозный воздух раннего утра.

Когда мы выехали из Брайтона, над холмами Сассекса как раз поднялось солнце. По одну сторону от нас в туманную даль уходили холодные холмы: до Чанктонберийского Кольца – на запад, и до Дичлинг Бикон – на восток. В графстве Сассекс в это время зимнего утра каким-то странным образом ощущалась вся его предыстория: почему-то появлялась сверхъестественная восприимчивость к тем воспоминаниям, которые оставили после себя на этих склонах древние британцы, римские легионы, предчувствовали, что на той стороне курившейся равнины сассекского Уильда в гуще лесов можно было бы увидеть мерцающие костры англосаксонских рудоискателей. Мы повернули на север, по направлению к Лондону. Рядом со мной, сжавшись в своем пальто, пыталась задремать Мадлен.