Николай Норд - Избранник Ада

…Очнувшись, я первым делом опять посмотрел на часы. Шел пятый час утра. Значит, я провалялся на холодном берегу не менее часа. Но никаких признаков надвигающейся простуды или иного недомогания, я не чувствовал. Наоборот, самочувствие мое было превосходным, было ощущение полета, стоит только сделать прыжок – и взлетишь в поднебесье! Точно такое ощущение я уже когда-то испытывал, я его уже ранее чувствовал, но напряжение памяти ничего не дало. И тогда подсознание подсказало мне, КОГДА это было – в тот момент, когда я родился! Но теперь это невероятное ощущение было осознанным, им можно было наслаждаться. И я не торопился отпускать его…

Но всему приходит конец, надо было заканчивать и мои дела здесь. Вокруг теперь было тихо и спокойно – никаких тебе волков и шаманов, никаких призраков, никаких явлений. Мирно мерцало озеро отблесками звезд и луны, посвистывал песни сверчок, укладывались на покой привидения в своих могилах. Диадема и кинжал больше не кипели в воде, да и сам внутренний серо-зеленый свет в озере, практически, угас, растворившись в темных глубинах. Я вытащил Диадему Иуды и кинжал, отер их от сырости и разместил их на себе таким же образом, как и несколько ранее, а затем двинулся к кладбищенским воротам.

На обратном пути, пробираясь сквозь частокол могил, я наступил на что-то мягкое. В следующий момент это мягкое, с шумом хрустящих веток и дикими воплями, вздыбилось откуда-то из земли, и нечто темное со свистом рассекло воздух над моей головой, так что я едва успел пригнуться, чтобы не потерять дорогую мне голову. В этот же момент я, на автомате, выходя из приседания, нанес удар левой рукой, ибо в наиболее сильной – правой, у меня был фонарик – сказалась боксерская выучка – в это вздыбленное нечто, которое отлетело назад и, наверное бы, свалилось, если б не упёрлось в могильный памятник. В другой раз все это могло бы меня перепугать до нутряной икоты, но после мертвой воды я ощущал только холодное спокойствие и даже кинжал из-за пояса, в целях безопасности, не вынул. Мелькнула мысль: уж не тот ли это любитель мертвечинки, о котором ходили по городу всякие россказни? Попался подлец, сейчас ты у меня получишь!

– Хто ты, што ты, мать твою ети!? – истошно взвопил каннибал в зимней шапке, весь облепленный жухлыми листьями.

В луче фонаря, который я направил на людоеда, изобразилась фигура насмерть перепуганного мужика лет сорока, с осоловелой, мятой, вчерашнего бритья, рожей, левую щеку которой пересекал широкий шрам. На нем был кургузый ватник, солдатские штаны с галифе, образца ушедшей войны, заправленные в кирзовые, грязные сапоги. В правой руке его была штыковая лопата, которую он держал наотмашь. В том же фонарном свете фосфорически мерцали его расширившиеся до беспредельности зрачки, словно у снулой рыбы, которую только что оглушили веслом.

– Кто-кто – конь в пальто! – рявкнул я на нетопыря с лопатой, на всякий случай, отступив на шаг и нащупав за поясом рукоять кинжала.

– Худа ты, хде ты? – уже тише взвизгнул дяхан, потрясая своей хорошо отточенной штыковой лопатой и прикрывая глаза от света, бьющего ему в лицо.

– Куда– куда! Рыбалить пошел на Тулку, вот куда! Там у меня садки поставлены с вечера, – сразу нашелся я что соврать. – А вот, ты кто?

– Хто-хто – дед Пихто! – уже спокойнее, но раздраженно передразнил меня простывшим голосом мужик. – Предупреждать надо ж, а не так себе – с бухты-барахты, япона мать! Ведь убийством дело закончиться могло! – дяхан стал шариться по карманам фуфайки и, не найдя искомого, нагнулся и что-то подобрал с земли. – Вот, могилку послали караулить, чтобы никто не занял – нынче-то народ, не скажи, какой ушлый. Вишь, вона вырыта, – мужик указал лопатой в темноту. – Литр дали за работу, вот и согласился. Ну, канешна, один пузырь-то оприходовал от скуки, лег полежать на листву покурить, да заснул, видать. А ты штой-то по могилам ночью поперся? – тама вона дорога идет. Так ведь можно и головы лишиться – што ты! У меня размах – ой-йо-ёй, и рука еще крепкая. Слухай, а у тебя цигарка есть, а то мой табачок из кисета рассыпался, кода ты меня напужал, – уже с просительной и вполне миролюбивой интонацией, вопросил меня мужик, сам, видимо, чуть ли не наложивший с перепугу в штаны, и бросил лопату.

– Да так путь короче, – сказал я и угостил мужика сигаретой, и он еще одну взял себе в запас.

– А не боязно-то, паря, ночью тут, своим энтим коротким путем, шариться? – сразу подобревшим голосом заговорил собеседник, пряча за ухо запасную сигаретку. – Говорят, тут таксиста одного замочили да и съели опосля с кишками вместе. Я-то заглотил пузырь – мне потом хоть бы хны, сам черт не страшен! – дяхан загыкал, блеснув на луне щербатым ртом.

– Страшновато малость, да у меня складишок в кармане, – показал я мужику ножичек.

– Тут складишом не обойтись, паря! Нужно оружие посурьезнее, вона, как, моя лопата, в пример.

– А это не я тебе зубы выбил ненароком?

– Не-а, это давно еще – по пьяной драке на свадьбе. А ты мне, могет, ребро сломал – в грудь саданул, как из пушки ядром. Дыхнуть невмоготу – больно. Боксун, што-ли? – мужик засунул руку под фуфайку и пошурудил там ребра на груди.

– Да нет, так – улица научила, – поскромничал я, сам удивляясь – откуда у меня, вдруг, появилась такая резкость, сила и молниеносная реакция – ведь мог и голову потерять – уж не от мертвой ли воды?

– А-а… Слухай, а, может, для храбрости приложишься? Чтоб дальше шагать безбоязно, а?

Дяхан вынул из кармана ватных штанов бутылку водки и зубами сдернул алюминиевую крышечку.

– Не, батя, – отказался я. – Мне потом еще на учебу надо.

– А, ну тогда будь здоров!

Дяхан опрокинул заклокотавшую бутылку в горло, а я пошел своей дорогой дальше.

Наверное, на сегодня приключений достаточно.

Возвращался я, правда, не совсем удовлетворенный: никто не вручил мне никакого атаме, а ведь в «Заговоре вызова» оно присутствует. Надо разобраться, что это за штука и с чем ее едят. Может, достану в другом месте. Не возвращаться же, да и поздно уже – поезд ушел.

И действительно, дальше я спокойно миновал кладбище и добрался до трамвайной остановки – конечной, находившейся как раз против проходной «Молкомбината». Вдалеке я увидел неровный свет фар и перестук колес приближающегося, и, наверное, первого трамвая – самого массового транспортного средства трудового пролетариата – начиналось утро рабочего дня, было половина шестого.

Утро! Как хорошо, что каждый день начинается утром! И еще хорошо знать, что оно не последнее в твоей начинающейся жизни.

Рядом никого не было, и я, не стесняясь того, что могу не попасть в ноты, задушевно запел во всю мощь своей глотки нашу, родную и что ни на есть самую рабочую песню: «Та за-аводска-ая про-оходная, что в лю-уди вы-ивела меня-а…»