Гильермо дель Торо - Штамм. Начало

Это было так мучительно – бороться с ее страхами, скрывая собственные.

– Я не могу пропускать работу. Ты же знаешь, с деньгами у нас туго.

Они жили только на его жалованье, тогда как в Америке практически во всех семьях работали двое. И он не мог взять вторую работу: кто бы тогда покупал продукты?

– Ты знаешь… – Анна Мария запнулась. – Мне без тебя не прожить.

Они никогда не обсуждали ее болезнь. Во всяком случае, не признавали, что это болезнь.

– Ты мне нужен. Ты нужен нам.

Кивок Энселя больше напоминал поклон, потому что согнулась не шея, а корпус.

– Господи, когда я думаю обо всех этих людях…

Он вспомнил тех, с кем летел через Атлантику. Семью с тремя взрослыми детьми, которые сидели через два ряда впереди. Пожилую пару по другую сторону прохода – старички проспали чуть ли не весь полет, их седовласые головы делили одну подушку. Стюардессу, крашеную блондинку, которая пролила ему на колени газировку.

– Почему я, ты не знаешь? Есть ли какая-то причина, по которой выжил именно я?

– Такая причина есть. – Анна Мария прижала руки к груди. – Эта причина – я.

Позже Энсель отвел собак в сарай, расположенный в глубине двора. Собственно говоря, дом они купили именно из-за этого двора: места для игры хватало и детям, и собакам. Пап и Герти появились у Энселя еще до того, как он познакомился с будущей женой, и Анна Мария влюбилась в них так же, как и в него. А собаки беззаветно любили ее. Так же, как Энсель… И дети… Хотя Бенджи, старший, уже задавался вопросами насчет ее эксцентричности. Особенно когда она перерастала в конфликты по поводу игр, в которые ему хотелось играть, и бейсбольных тренировок. Энсель замечал, что Анна Мария потихоньку отдаляется от Бенджи. А вот Пап и Герти не задавали никаких вопросов – при условии, что Анна Мария продолжит их перекармливать. Энсель боялся, что дети слишком быстро повзрослеют, перегонят в своем развитии мать и так и не смогут понять, почему она, похоже, отдает предпочтение собакам, а не им.

В деревянном сарае в земляной пол был вкопан металлический столб, к которому крепились две цепи. В этом году Герти как-то раз убежала, а потом вернулась с отметинами от хлыста на спине и лапах – кто-то отлупил ее. Поэтому на ночь они сажали собак на цепь, для их собственного блага.

Медленно, чтобы не крутить шеей, в которой каждое движение отдавалось дикой болью, Энсель в одни миски насыпал сухой корм, в другие налил воды, потрепал собак по большущим головам, когда те принялись за еду, – просто чтобы сделать им приятное, поблагодарить их за то, что они так хорошо вели себя в этот счастливый для него день. Он посадил собак на цепь, вышел и закрыл дверь, потом постоял, глядя на дом и пытаясь представить себе, каким стал бы этот маленький мир, если бы он не вернулся из мертвых. Энсель видел, как плакали сегодня дети, он и сам плакал вместе с ними. Семья нуждалась в нем.

Внезапно чудовищная боль пронзила шею. Чтобы не упасть, Энсель ухватился за угол сарая и на несколько секунд застыл, прислонившись к деревянной стенке, в ожидании, когда пройдет или хотя бы ослабнет эта жуткая режущая боль.

Боль отпустила, оставив в одном ухе шум, скорее, рев морской раковины. Энсель осторожно прикоснулся к шее, боясь надавить и вызвать новый приступ. Он легонько помассировал кожу, надеясь вернуть былую подвижность, затем, насколько мог, отвел голову назад и увидел огни самолетов, звезды.

«Я выжил, – подумал он. – Худшее позади. Боль скоро пройдет».

В ту ночь ему приснился ужасный сон. Его дети носились по дому, убегая от какого-то чудовища, но когда Энсель прибежал, чтобы спасти их, то увидел, что вместо рук у него когтистые лапы того самого чудовища. Он проснулся, почувствовав, что простыня под ним промокла от пота, поспешно вылез из кровати и… нарвался еще на один приступ боли.

ЩЕЛК…

Боль сковала уши, челюсть, горло, не позволяя глотнуть.

КРАК…

Кто бы мог подумать, что элементарное сокращение пищевода может так скрючить!

А еще ему хотелось пить. Никогда Энсель не испытывал такой жажды… такого неудержимого желания пить, пить и пить.

Когда к нему вернулась способность двигаться, он прошел через холл в темную кухню, открыл холодильник, налил себе большой стакан лимонада. Потом второй, третий… Скоро он уже пил прямо из кувшина. Однако ничто не могло утолить жажду. И почему он так сильно потеет?

От пятен пота на его футболке шел сильный запах, слегка отдающий мускусом, а сам пот приобрел какой-то янтарный оттенок. Какая же здесь жара!..

Поставив кувшин в холодильник, Энсель заметил блюдо с маринованным мясом. Сквозь смесь соуса и уксуса змеились тонкие разводы крови, и рот Энселя мгновенно наполнился слюной. Не от предвкушения жаренного на гриле мяса, нет – от самой идеи, что в это мясо можно вонзить зубы, рвать его на части, высасывать кровь. От идеи, что жажду можно утолить кровью!

ХРУП…

Он вышел в коридор и решил заглянуть в детскую. Бенджи свернулся калачиком под простынкой с изображением мультяшного пса Скуби-Ду. Хейли тихонько посапывала, свесив одну руку с кровати, словно тянулась к книжкам-картинкам, которые лежали на полу. От одного их вида плечи Энселя чуть расслабились, ему удалось вдохнуть. Он вышел во двор, чтобы немного остыть, холодный ночной воздух высушил пот на его коже. Здесь, дома, в кругу семьи, чувствовал Энсель, он излечится от любой болезни. Семья поможет ему. Она обеспечит его всем необходимым.

Управление главного судебно-медицинского эксперта, Манхэттен

На судмедэксперте, который встретил Эфа и Нору, крови не было. Что уже показалось им странным. Обычно на вскрытии водонепроницаемый халат патологоанатома забрызган кровью, а пластиковые нарукавники запятнаны до локтей. Но не сегодня. Этот судмедэксперт – смуглый мужчина с карими глазами, с решительным выражением лица, прикрытого пластиковым щитком, – скорее, напоминал гинеколога из Беверли-Хиллз.

Он представился как Госсетт Беннетт.

– В сущности, мы только начали.

Беннетт указал на столы. В секционном зале стоял шум. Если операционная – тихое и стерильное место, то в морге все наоборот: визжат пилы, льется вода, врачи диктуют ассистентам, описывая процесс вскрытия.

– У нас в работе восемь трупов с вашего самолета.

Тела, лежавшие на восьми столах из нержавеющей стали, были на разных стадиях вскрытия. Из двух, говоря на патологоанатомическом жаргоне, уже сделали «каноэ». Это означало, что грудная клетка и брюшная полость были вскрыты, вынутые внутренние органы лежали в раскрытом пластиковом мешке, расположенном на голенях, а патологоанатом делал срезы на специальной доске, словно каннибал, готовящий человеческое сашими. Шея у каждого трупа была рассечена, язык просунут в разрез, кожа с верхней части лица откинута вниз, как резиновая маска, обнажившиеся черепа распилены циркулярной пилой. Один головной мозг как раз в этот момент отделяли от спинного – в дальнейшем его поместят в раствор формалина, чтобы он отвердел, и это будет последним этапом вскрытия. Ассистент стоял рядом, держа наготове комок ваты, чтобы заполнить опустевший череп, и большую кривую иглу с продетой в ушко толстой вощеной нитью.