Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком
– Слушаю.
– Талгат.
– А?
– Талгат, это я.
– Это ты, что ли? А ты где?
Талгат крутит головой, оглядывается по сторонам.
– Да в доме я. У Дашки.
– А…
– Талгат, скажи всем, пусть разъезжаются. Ладно?
– Понял. Ты-то как?
– Да всё нормально. Пусть не беспокоятся.
– М-м. А с немчурой что делать?
– А что с ними делать? – удивляется Мхов.
– Ну, я не знаю. Мы их немножко отпиздили. Анан сагыим… Они к своему трейлеру подались. Охрана, опять же, в недоумениях.
– Да ничего этого не надо, – морщится Мхов. – Пусть едут.
– Ну, понял. Может, остаться с тобой?
– Не, не надо. Спасибо. Всё нормально.
– Ну, тогда ладно.
– Счастливо.
Мхов видит, как Талгат что-то быстро говорит остальным гостям. Те кивают головами, достают мобильники, звонят своим водителям, ждущим на автостоянке за гаражом.
– Ну пап! – подаёт голос Дарья.
– Всё, всё, – Мхов с натугой соображает, что бы такое рассказать или спеть дочери на сон грядущий.
– Значит, это… м-м… как там…Купила мама Лёше
Отличные галоши.
Галоши настоящие,
Красивые, блестящие!
«В рот компот! – потрясённо думает Мхов, механически воспроизводя слова и мелодию. – Почему это? Откуда? Зачем возникла в голове эта никогда раньше не вспоминаемая песенка, которую часто в детстве напевал ему отец? Про маленького мудака Лёшу, испортившего в грязи новые галоши. Лёша. Вот именно». Сквозь бред сегодняшней ночи до Мхова доходит, что он и думать забыл про сына. Так что, как минимум, мордобоя не будет, а значит, не всё потеряно. И это хорошо, несмотря на то, что всё очень плохо. Как, бишь, там, в оконцовке-то?
И он, забывшись, мрачно вполголоса выкрикивает окончание песни:
А он не понимает,
За что его ругают!
А он не понимает,
За что его ругают!
За окном автомобили гостей одна за другой покидают двор. Последним тяжело вываливается за ворота немецкий трейлер.
«Генуг унд аллес», – думает Мхов.
Но для немцев если это и был «конец», то ещё отнюдь не «всё».
Дверь приоткрывается, в комнату заглядывает Надежда.
– Кирилл Олегович, – опасливо зовёт она.
– Ну что, спи? – подмигивает Мхов дочери.
И выходит, плотно притворив за собою дверь.
Надежда, сложив ладони лодочкой у груди, смотрит в сторону, что-то пьяно талдычит, а что – не разобрать. Мхову почему-то становится смешно.
– Надежда! – театрально восклицает он. – Мой компас земной!
Соседка испуганно замолкает.
– Иди домой, Надя, – велит ей Мхов.
– Кирилл Олегович! Я… она… – волнуется женщина.
– Иди, иди.
Мхов берёт её под руку, тихонько подталкивает в сторону лестницы.
Надежда нерешительно идёт прочь и всё оглядывается, оглядывается…
– Не беспокойся. Иди.
Мхов машет рукой ей вслед.
Дождавшись, пока её нетвёрдые шаги перестают быть слышны, он несколько секунд раздумывает, потом решительно направляется в сторону жениной спальни.
Тем временем «опель» с трейлером на прицепе выбирается из посёлка и, полосуя ночь длинным светом фар, припускает по дороге в направлении шоссе. Сидящий за рулём Карл-Хайнц то и дело облизывает разбитую губу, трогает пальцем шатающийся зуб. Рядом на пассажирском сидении сопит Фридрих, он прижимает к заплывшему глазу банку с пивом.
– Hay, hat keinen Angst, Kamerad, – Эй, не бзди, товарищ, – насмешливо тянет Карл-Хайнц. – Leicht davongekommen, es wird etwas zu Errinerung… – Легко отделались, будет что вспомнить…
– Mussen sich umziehen, – Надо переодеться, – ворчит Фридрих, – sind nass wie die Maeuse. – а то мокрые, как мыши.
– Gehen auf den Strassenbahn, machen wir eine Pause, umziehen sich in das trockene, – На трассу выедем, остановимся, переоденемся в сухое, – решает Карл-Хайнц. – Gib mich rauchen. – Дай закурить.
Фридрих достаёт из бардачка пачку «Житана», прикуривает себе и товарищу.
Некоторое время они едут молча. Потом Карл-Хайнц вдруг начинает тихо ржать.
– Was mit Dir? – Ты чего? – удивляется Фридрих.
Карл-Хайнц щелчком выбрасывает окурок в приоткрытое окошко и неожиданно приятным баритоном запевает:
Gemahnt es dich so matt?
Freia die holde, Holda die freie,
vertragen ist s …
Ты что, уже забыл?
Богиня Фрейя, сосуд желанья,
нам отдана…
– Na, ja! – О, да! – Фридрих фыркает и принимается хохотать.
Карл-Хайнц, давя на газ, с воодушевлением продолжает:
Wie törig strebt ihr nach Türmen von Stein,
setzt um Burg und Saal Weibes Wonne zum Pfand!
Боитесь жить вы вне каменных стен, –
вам замок дороже красоты ваших жён!
– Ja! Ja, zum Teufel! – Да! Да, чёрт побери! – скалится Фридрих.
Карл-Хайнц в запальчивости ударяет кулаком по рулю:
Wir Plumpen plagen uns
schwitzend mit schwieliger Hand,
ein Weib zu gewinnen, das wonnig und mild
bei uns Armen wohne …
Мы, бестолковые,
так тяжело трудились, –
мечтая о деве, о светлом луче
среди тёмной жизни…
И Фридрих сквозь смех фальшивым басом подхватывает:
Goldne Apfel wachsen in ihrem Garten;
sie allein weiss die Äpfel zu pflegen!
В саду Фрейи яблоки спеют златые, –
нежить их одна Фрейя умеет!
– Es ist zum Totlachen! – Ну, умора! – немцы хохочут в две глотки.
Ровно гудя мощным двигателем, «опель» взбирается в гору и быстрее ветра мчится вниз; там, за поворотом, рукой подать, Минское шоссе, а дальше – Белоруссия, Польша, Германия, фатерлянд, родной Рейн.
– Langsamer, dorthin ist eine Kurve, – Потише, там поворот, – обеспокоено предупреждает Фридрих.
– Weiss ich, – Знаю, – Карл-Хайнц начинает потихоньку притормаживать, помня об инерции тяжёлого трейлера.
А в это время со стороны шоссе к повороту на всех парах несётся «Аскольдова могила»; пьяному Аскольду, сжимающему в пальцах дымящийся «косяк» с крепчайшей «афганкой», кажется, что под ним нет асфальтового покрытия, что он просто летит над дорогой. Из динамиков грохочет музыка, Аскольд что есть мочи подпевает «Жукам»:
… а я не твой Андрейка,
Что у любви у нашей се! ла! ба-та-рей-ка!
Оё-иё-иё-ё! Батарейка!
Оё-иё-иё-ё!..
– Oоооооооiiiiiijejejejejeje!!! – Ооооооооииииииёёёёёё!!! – в унисон вопят немцы, видя, как из-за поворота на спортивном торможении вылетает БМВ и, выскочив на встречную, мчится прямо им в лоб.
Карл-Хайнц бросает педаль тормоза, до отказа жмет на газ, одновременно выворачивая руль влево, но проклятый трейлер наваливается сзади, не даёт сманеврировать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
