Марьяна Романова - Старое кладбище

– Посмотри на себя. Для тебя живые люди уже не значат ничего, одни покойники на уме. Скажи мне, Егор, часто ты о девушках думаешь?

– О ком? – Я даже растерялся от удивления.

– О девушках. А в твоем возрасте девушки должны интересовать, а не могилы.

– Что-то я возле вас тоже женщин никогда не замечал.

В последнее время я стал позволять себе дерзить Колдуну. Больше не общался с ним с придыханием, иногда даже поправлял его в работе, предлагал какие-то новые ходы – и случалось, что именно я оказывался прав.

– Мне уже много лет, не сравнивай. – Его не задела моя резкость. – Хочешь, я в город тебя отпущу на выходные? Деньги у тебя будут. Поселишься в гостинице, погуляешь, в бар сходишь, с девушкой какой-нибудь познакомишься.

– Зачем мне это надо? – презрительно скривился я. – Вообще не интересно.

– А ты попробуй. Тебе надо отвлечься. Погрузиться в тот мир, из которого я тебя когда-то вырвал. Хотя бы два-три дня пожить, как люди обычные живут. Хочешь – мотоцикл у знакомого моего для тебя попрошу? Если не интересно с людьми общаться, так хоть погоняешь с ветерком.

Я молчал, понимая, что в его словах, наверное, есть доля правды. Я стал бирюком, отшельником, менее всего мне хотелось с кем-нибудь общаться и поддерживать бессмысленные разговоры. Кто не знает ничего о том прекрасном мире, в который мне была открыта дверь, тот был мне не интересен.

– Подумай, мальчик, – помолчав, продолжил Колдун. – Привык я к тебе, прикипел. Пропадаешь ты, на моих глазах на ТУ СТОРОНУ уходишь.

Ответить мне было нечего.

Много ли времени прошло, не знаю, я потерял ему счет, не рассматривал его как данность, но однажды я поймал себя на мысли, что настоящей жизнью воспринимаю лишь то, что происходит со мною по ту сторону Стикса, в морочном мире мертвых. Я подсел на смерть, как наркоман, и мне все время требовалась новая доза. Я стал нервным, сильно похудел, почти перестал есть и спать и выныривал в материальный мир лишь только для того, чтобы хоть немного восстановить силы. А потом вернуться обратно – к тем, кто действительно очаровывал меня, кого я любил. Их невозможность, их прозрачность, их ледяная тоска, земля и ладан, которыми они пахли, их могилы – всё это было волшебной страной, моей свободой, моим своеобразным счастьем.

Мертвые летели на мой зов, как мотыльки на огонь керосиновой лампы. Чужие серые души, неприкаянные, застрявшие в междумирии, не то молящие о помощи, не то желающие любым способом обрести для них невозможное – форму, каждую ночь роились у моей постели. Если бы в наш дом попал человек, умеющий чувствовать незримое, он бы поседел от ужаса за одну ночь, потому что благодаря моим практикам смерти вокруг нас было намного больше, чем жизни.

Колдун, конечно, видел, что со мной происходит. Это трудно было не заметить. В нашем доме поселились холод и сумрак, зачах маленький огородик Колдуна, ушли привычные запахи жилого дома. По ночам у нас пахло дождевыми червяками да отсыревшими гробовыми досками, как будто бы мы сами были двумя заживо похороненными в этом темном лесу. Животные обходили наш дом стороной – чувствовали опасность. Даже клиентов у Колдуна стало меньше, а те, которые все-таки случались, старались побыстрее покинуть его жилище и редко возвращались во второй раз.

– Нельзя столько времени проводить с мертвыми, – твердил мне Колдун. – Ты однажды оступишься и переступишь опасную черту. Посмотри на себя, каким ты стал. Я предупреждаю тебя.

Я только вяло огрызался. Я больше не воспринимал Колдуна как авторитета. Да, его дар был безупречным, да, он осознавал тончайшие взаимосвязи мира, но зато в Стране мертвых мне не было равных. Это было что-то природное, мое настоящее предназначение, мой талант, и я быстро почувствовал, что превзошел даже самого учителя.

– Почти все некроманты очень плохо заканчивают, – говорил Колдун.

– Почти ВСЕ плохо заканчивают, – только усмехался я в ответ. – Девяносто процентов людей вообще ведут жизнь морских свинок, у них и мечты свинячьи, и еда свинячья, и даже любовь – свинская тоже. А я нашел свой путь.

Возможно, это был вариант запоздалого подросткового бунта. Вся подавляемая годами ярость, вся непримиримость вдруг вырвались наружу, как вылупившийся из яйца дракон. Остановить меня можно было только одним способом – лишив жизни, а этого Колдун вовсе не хотел. Не потому, что испытывал ко мне какие-то сантименты. Но я был ему нужен – почти вся работа с «мертвечиной» перешла ко мне, и я был безупречным сотрудником, таких из-за дерзости не гонят прочь.

Колдун мне по-своему сочувствовал и надеялся, что я «перерасту», пойму всё. Иногда по утрам я чувствовал себя таким разбитым, что не мог даже с постели подняться – всё же общение с мертвецами берет слишком много жизненных сил. Колдун с раздражением подносил к моим растрескавшимся губам стакан ледяной воды, который я жадно втягивал внутрь как волшебный эликсир.

– Ты не успеваешь восстановиться и однажды плохо кончишь.

Он заставлял меня пить змеиную кровь. Ловил в лесу жирных черных змей и приносил их домой в кастрюле. В первый раз мне было неприятно смотреть на то, как он острым ножом отсекает голову извивающейся змее, а потом выдавливает ее темную кровь в подставленную рюмку. Но это помогало – кровь обжигала изнутри, как домашний самогон с перцем, ты как будто бы пробуждающий удар электрическим током получал, обнулял свою энергию и начинал дышать заново.

Я понимал, что в его упреках была правда.

Но…

Была девочка лет шести, Лиза, которую задушила собственная мать. Лиза проснулась за несколько секунд до того, как на ее лицо опустилась подушка. Она успела всё понять, успела выставить вперед ручонки и заплакать. Лицо матери было отстраненным, чужим. Судебный психиатр потом напишет в ее медицинской карте – клиническая шизофрения, но погибшей Лизе это не понятно, она мается и никак не может отбыть дальше по направлению, уготованному мертвецам и единственно для них верному. Она приходила по ночам, мучилась сама и меня мучила. Я пытался ей помочь, но чувство погибельного страха, приближающаяся к лицу подушка, родной запах рук, которые ее убивали, обида, детская надежда всё возвратить стали девочке земными оковами. Она прибилась ко мне как к маяку, иногда и днем я чувствовал ее присутствие и даже иногда слышал за спиной осторожные детские шаги.

Однажды пришла идея – я придумал дать маленькой Лизе попробовать месть на вкус, указал ей путь к ее матери, которой на ближайшие десять лет была уготована палата в спецотделении психиатрической лечебницы. Эта связь мощнее, чем кровная – союз убитого и убийцы.