Пожиратели призраков - Чэпмен Клэй Маклауд
– Ради кого ты здесь? – от вопроса Марсии у меня мурашки бегут по коже. Я не знаю, как с ней общаться. Что-то в ее статусе взрослой – с которым, по идее, должно приходить понимание, что нельзя ввязываться в такое дерьмо, – заставляет меня звать ее «мэм».
– Ради друга, – я хочу сказать Марсии, чтобы она бежала, пока может. Пока не стало слишком поздно. Но я знаю, что она не послушает. Если горе завело ее так далеко, ничто не заставит передумать.
Я знаю этот взгляд. Он такой у всех нас.
«Сайлас просто хотел снова увидеть маму», – объяснил мне Тобиас. Так все и началось. Сайлас наткнулся на обсуждение в «Реддите» малоизвестного галлюциногена, который якобы настолько силен, что на самом деле позволяет видеть мертвых. В антропологических текстах была парочка сносок о коренных народах Австралии, использующих этот гриб, чтобы открыть недоступные уголки своего сознания, отодвинуть завесу, отделяющую живых от мертвых.
Мы все думали, что Сайлас принимал какой-то обычный наркотик. Героин или кокаин. Мы понятия не имели. К тому времени, когда я вытащила Сайласа из реабилитации, он уже несколько дней сидел на Призраке. Теперь понятно, почему он был таким взвинченным. Он видел призраков, которых не хотел видеть.
Призрак позволяет нам заглянуть в царство мертвых, а мертвым – в царство живых… и оказывается, они жаждут этого так же сильно, как и люди. Сайласу нужен был безопасный дом, чистый дом, поэтому он обратился за помощью к Тобиасу.
Так они и приехали сюда. В Хоупвелл.
Остальное, как говорится, история. Даже не представляю, какие книги будут написаны о Сайласе и Тобиасе. Об их маленьком процветающем бизнесе.
Я веду Марсию в хозяйскую спальню, где теперь ютятся Адриано и Стефани. Пусть поживут в одной комнате.
– Пришли.
Адриано расписывает стены из баллончика. Не собираюсь критиковать его стиль граффити или отсутствие такового, но я не в восторге.
Марсия колеблется у двери. Хочет сказать что-то еще.
– Ему не было и года. Одним утром я проснулась и увидела его в кроватке, уже посиневшего.
Я знаю этот цвет. Могу представить себе этот мертвенный оттенок.
Посмотрите, как далеко зашла эта женщина. Что готова сделать, на какие глубины опуститься. Ей больше некуда обратиться. Не знаю, правильно ли это, но я обнимаю ее. Плечи Марсии сначала напрягаются, но потом расслабляются, ее тело прижимается к моему.
– Все будет хорошо, – вру я прямо ей в ухо.
Тобиас просит меня прийти с Марсией. Она нервничает, и ей не помешает друг, поэтому мне поручено держать ее за руку во время первого сеанса.
Я наблюдаю, как глаза Марсии блуждают по гостиной, с тревогой осматривают пустое пространство и рисунки на стене, пока Тобиас зажигает свечи. Она не произнесла ни слова с тех пор, как мы сели в треугольник. Я вижу, что она нервничает, поэтому сжимаю ее руку и тепло улыбаюсь.
– Не волнуйся. Я буду рядом.
Она улыбается в ответ, но улыбка быстро слетает с губ. Я не могу не думать о том, что привело ее сюда, о горе, которое заманивает людей так далеко от проторенных путей повседневной жизни. Сможет ли Марсия выбросить все часы терапии, антидепрессанты, консультации с бывшим мужем – все, от чего собирается отказаться, только ради возможности увидеть сына? Я пытаюсь представить, сколько воспоминаний Марсия успела сделать со своим мальчиком. Все закончилось так быстро. «Ему не было и года», – сказала она. Даже меньше одного календаря. Вещи ее мальчика уместятся в одном чемодане – игрушки для купания, ботиночки и бейсболки размером меньше кулака, книжки с картинками в мягкой обложке и аккуратно сложенные футболки, все еще чистые. И все же за это можно держаться. Конечно, она сделает все – что угодно, – лишь бы увидеть своего сына еще один раз. Кто сможет винить ее за то, что она здесь?
Кто сможет винить ее за то, что она вызывает призраков?
Тобиас вручает каждой из нас по дозе. Я киваю, и Марсия проглатывает таблетку, запивая водой из бутылки. Я притворяюсь, что глотаю свою, но вместо этого кладу в карман.
– Марсия, – начинает Тобиас. – Ты поступила очень смело. Твоя любовь, твоя связь с сыном настолько сильна, что ты готова пройти за завесу и найти его. Вернуть его.
Марсия кивает, погруженная в его слова. Не знаю, верит она ему или нет, но голос притягивает ее отчаяние, заманивает внутрь. Она так сильно хочет – жаждет – этой связи.
– Тебе понадобится эта сила, чтобы все получилось, хорошо? Ты сможешь быть сильной? Для своего сына?
– Да.
– Хорошо. Теперь… Сначала представь себе комнату, где в последний раз видела своего мальчика. Нарисуй ее в своей голове. Ты видишь?
– Детская, – говорит она и закрывает глаза, но мои все еще открыты. Я тоже хочу закинуться, но лучше понаблюдать за мистическим опытом Марсии с максимально ясной головой, увидеть, как кто-то другой играет в игры Тобиаса.
– Расскажи мне об этой комнате. Покажи мне детскую.
Марсия открывает рот, чтобы заговорить, но слов пока нет. Ей требуется время, чтобы собраться с мыслями, но мне понятно, что она четко видит комнату.
– Мы устроили ее специально для него. На стенах кораблики и динозавры. Он в своей кроватке… Я вижу его…
– Хорошо, – говорит Тобиас успокаивающим тоном. – Сосредоточься на кроватке. Перенеси эту кроватку сюда. В этот дом. Ты можешь это сделать? Представь, что одна из комнат в этом доме становится детской твоего сына. Посели Шона здесь, в наших стенах.
Мышцы на челюсти Марсии расслабляются. Она плывет по течению, соскальзывая в пещеру своего разума, со всеми его тенями, неуверенностью в себе и горем. Ее глаза бегают взад-вперед под прикрытыми веками, словно она уже погрузилась в глубины сна.
– Да…
Но Тобиас не отпускает ее. Он держит, его голос манит за собой.
– Сосредоточься на деревянных рейках. На краях. Проведи рукой по матрасу. По простыни. Все такое гладкое и мягкое. Ты это чувствуешь?
Свободная рука Марсии вытянута перед ней. Я наблюдаю, как ее пальцы скользят по невидимой поверхности матраса, и, о боже, я почти его вижу.
– Да, – она прижимает свою другую руку к моей, сжимает.
Так странно наблюдать, как кто-то другой – незнакомец – действует во время своего сеанса. Я хочу верить, что мой опыт общения с Сайласом в чем-то исключителен, что ни у кого другого не будет такого же опыта. Моя способность соединяться с его духом иная, особенная. Но когда я наблюдаю за путешествием Марсии, это чувство исчезает.
– Марсия, – говорит Тобиас. – Слушай внимательно. Всем своим сердцем, всей любовью и силой, которые у тебя есть, ты должна заполнить это пространство, наполнить кроватку всей радостью, которую подарил тебе сын.
– Да…
– Эта кроватка – вместилище всего, что тебе дорого в мире. Все, что ты любишь, находится прямо здесь. Внутри. Так много любви. У тебя так много любви, которую можно отдать. Ты чувствуешь?
– Да…
– Когда будет казаться, что кроватка вот-вот сломается от всей этой любви, что в ней больше не осталось свободного места, что ты отдала все до последней капли, ты увидишь что-то в самом центре матраса. Ты видишь?
– Да…
– Сейчас оно обретает форму, верно? Ты видишь, Марсия? Видишь?
– Да, я… я вижу…
– Там кто-то есть, верно? Кто-то маленький? Такой маленький, что умещаются в твоих руках…
– Шон…
– Тш-ш-ш. Он спит. Не буди его. Дай ему отдохнуть. Ты видишь, какой он спокойный?
– Да, – на ее лице отражается помесь эмоций, переплетение радости и боли.
– Не отпускай его. Держи там. В его кроватке. В своем сердце. Теперь твой сын отдыхает. Он давно уже спит, но теперь готов проснуться… Ты готова разбудить его, Марсия?
– Шон, малыш… – она крепче сжимает мою руку, так сильно, что косточки моих пальцев вдавливаются друг в друга. Спина тянется вперед, как цветок – к солнечному свету.
– Твой сын готовится открыть глаза. Смотри, как он просыпается.
