Энн Райс - Лэшер
Несмотря на то, что сумерки сгущались с каждой минутой, мы решили продолжить путь. Зажгли фонари и двинулись вниз, минуя небольшие рощи. Вскоре мы оказались на травянистом ковре долины, однако не стали разбивать лагерь, а направились прямиком к развалинам города, точнее, к остаткам деревенских домов, некогда его окружавших.
Мэри-Бет выразила желание остановиться на ночлег непосредственно внутри языческого каменного круга. Но наши проводники-шотландцы решительно воспротивились этому. Более того, предложение Мэри-Бет привело их в негодование.
– Это колдовской круг, мадам, – заявил один из них. – Вам не следует здесь останавливаться. Можете не сомневаться, маленький народ отомстит тому, кто осмелится это сделать.
– Эти шотландцы такие же сумасшедшие, как и ирландцы, – усмехнулась Мэри-Бет. – С таким же успехом мы могли бы отправиться в Дублин. И тут и там только и разговоров, что о ведьмах, гномах, эльфах и феях.
Услышав ее слова, я невольно содрогнулся. Теперь мы были в самом центре широкой долины. Деревня оказалась разрушенной до основания. Я понимал, что наши палатки и фонари будет видно издалека. И неожиданно мною овладело пронзительное чувство собственной беззащитности.
«Лучше бы мы поднялись наверх, к развалинам замка», – подумал я. И только в этот момент осознал главную причину своего беспокойства за весь день дух ни разу не дал о себе знать. Мы не ощущали его близости, его прикосновений, его дыхания.
Чувство страха росло, становилось все острее и настойчивее.
– Приди ко мне, Лэшер, – прошептал я, неожиданно отчего-то испугавшись, что он покинул нас, дабы совершить нечто ужасное, причинить вред тем, кто был нам дорог. А что, если мы имели несчастье вновь вызвать его гнев?
Однако Лэшер откликнулся на мой зов, причем довольно быстро. С погасшим фонарем в руках я брел по высокой траве, с трудом переставляя одеревеневшие от долгой верховой езды ноги. И тут прохладный ветерок коснулся моего лица, а травы пригнулись к земле, образовав огромный круг.
– Я вовсе не сержусь на тебя, Джулиен, – услышал я его исполненный боли и страдания голос. – Мы на нашей земле, на земле клана Доннелейт. Я вижу то, что видишь ты. Это зрелище исторгает слезы из моих глаз, ибо я помню то, что некогда произошло в этой долине.
– Расскажи мне о том, что здесь случилось, – попросил я.
– Ты сам знаешь. Здесь стоял великолепный собор. Кающиеся грешники и недужные толпами приходили сюда, преодолевая все трудности нелегкого пути, дабы поклониться святой гробнице. Вокруг собора раскинулся город, где бурлила жизнь. И едва ли не во всех городских лавках продавалось изображение… изображение…
– О каком изображении ты говоришь?
– Не все ли равно? Я знаю лишь, что буду рожден вновь и уж никогда более не утрачу плоть. Знаю, что отнюдь не являюсь рабом истории. Скорее, меня можно назвать рабом собственных устремлений. Ты понимаешь, в чем тут разница, Джулиен?
– Если тебе не трудно, выражайся менее туманно, – попросил я. – Это как раз тот случай, когда твои слова приводят меня в недоумение.
– Ты слишком чистосердечен, Джулиен, – заявил призрак. – Так и быть, постараюсь объяснить тебе. Прошлого не существует. Не существует вообще. Есть только будущее. И чем больше мы узнаем, тем сильнее убеждаемся в том, что благоговение перед прошлым это всего лишь предрассудок. Ты делаешь все, что в твоих силах, дабы твоя семья процветала. И я тоже делаю все от меня зависящее. Я хочу, чтобы могущественная ведьма наконец даровала мне плоть. Ты хочешь, чтобы твои дети и дети твоих детей обладали богатством и властью.
– Да, это так, – ответил я.
– Это все. Больше ничего не существует. Больше нечего желать. И это ты привез меня сюда, в это место, которое я никогда не покидал, дабы я это понял.
Я стоял под темнеющим небом. Передо мной расстилалась огромная равнина, посреди которой возвышались руины собора. Слова призрака глубоко врезались мне в память, и я знал, что они останутся там навечно.
– Кто научил тебя этому? – спросил я.
– Ты сам и научил, – последовал ответ. – Ты и тебе подобные научили меня желать и стремиться к своей цели, вместо того чтобы горевать и сетовать на судьбу. А сейчас благодаря мне ты слышишь зов прошлого. Но это обманчивый зов.
– Это ты так думаешь, – возразил я.
– Нет, поверь мне, прошлое и в самом деле не имеет смысла, – изрек он. – Что проку в этих старых потрескавшихся камнях? Они ничего не значат.
– Позволено ли мне будет осмотреть собор? – спросил я.
– Конечно, – ответил он. – Если хочешь, зажги свой фонарь, чтобы лучше видеть. Но помни: тебе все равно не дано увидеть собор таким, каким видел его я.
– Ты ошибаешься, дух, – покачал я головой. – Всякий раз, когда ты входишь в меня, ты оставляешь мне частицу своих воспоминаний. Я уже видел этот собор многократно. Я видел, как верующие толпятся у его дверей, видел, как горят свечи, видел рождественские гирлянды из еловых ветвей, которыми украшены его стены…
– Замолчи! – резко оборвал он, и я ощутил, как он налетел на меня, подобно порыву ветра, и едва не сбил с ног.
Я опустился на колени. Жестокий порыв стих.
– Благодарю тебя, дух, – смиренно произнес я. Затем вытащил спичку, зажег ее, бережно прикрывая ладонью, и засветил фонарь. – Разве ты не хочешь рассказать мне о тех далеких временах?
– Я расскажу тебе о том, что вижу сейчас. Я вижу своих детей.
– Ты имеешь в виду нас? – осведомился я.
Но более он не произнес ни слова, хотя и последовал за мной сначала по высокой траве, потом по каменистой, ухабистой земле, чтобы оказаться наконец у развалин храма. Я остановился перед разрушенными арками некогда гигантского нефа.
Господи, сколь великолепен был этот собор в прежние времена! В Европе мне уже доводилось любоваться готическими храмами, подобными этому. Судя по круглым аркам и обильной росписи, создатели собора отнюдь не стремились к строгому соответствию канонам римского стиля; но, без сомнения, некогда это сооружение поражало своим величием и изяществом ничуть не меньше, чем знаменитые соборы в Шартре или в Кентербери.
– Но где же витражные окна? Неужели от всей этой красоты не осталось даже осколка? – прошептал я.
В качестве печального ответа порыв ветра пронесся по долине, пригнув высокие травы, а потом по разрушенному нефу, и я вновь ощутил его прикосновение, на этот раз полное ласки. Луна в небе поднялась еще выше, и звезды изливали на землю свой холодный свет.
Внезапно в самом дальнем конце нефа, там, где находилось круглое окно-розетка и возвышался лучше всего сохранившийся фрагмент арки, я различил зримое воплощение духа. Он показался мне невероятно громадным, темным и полупрозрачным. Он чернел подобно грозовому облаку на фоне неба и хранил безмолвие, то сжимаясь, то расширяясь вновь, а потом вдруг рассеялся без остатка, превратившись в ничто.
Перед моими глазами вновь было лишь ясное ночное небо, в котором сияла луна, а вдали виднелись силуэты поросших лесом гор. Повсюду царил покой, в воздухе ощущался холодок и какая-то особая, звонкая пустота. Мой фонарь горел ровно и ярко. Я был совершенно один. Развалины собора словно выросли, стали еще громаднее, и я ощутил себя карликом – ничтожным, никчемным и несчастным. Я опустился на землю и сел, подтянув к себе колени и опустив на них голову. Вглядываясь в темноту, я всей душой желал, чтобы мною вновь овладели воспоминания Лэшера.
Но ничто не нарушило моего одиночества. Я сидел, размышляя о тайне, определившей всю мою жизнь, о любви к собственной семье, о небывалом процветании, которого клан Мэйфейр достиг под крылом вездесущего зла.
Наверное, нечто подобное происходит во многих семьях, думал я. Возможно, и над другими тяготеет проклятие и сделка с дьяволом не только наш удел. Бесспорно, это смертный грех. Но разве существует иной способ достичь земных благ, богатства и власти? И в то же время, вопреки всему, я упорно верил в добродетель.
Именно в следовании по пути добродетели видел я свое призвание и предназначение. Я должен любить ближнего, нести добро, растить детей, помогать бедным и страждущим. Путь этот расстилался передо мной во всей своей сияющей простоте. «Что можешь сделать ты, жалкий идиот? – в отчаянии спрашивал я себя. – Лишь оберегать свою семью, давать своим близким средства к существованию, заботиться о том, чтобы все они были здоровы и счастливы. Просветлять их души и защищать их от зла».
Внезапно в голову мне пришла мысль, показавшаяся чрезвычайно важной. Я недвижно сидел на мягком ложе травы, освещенный теплым сиянием фонаря, и стены разрушенного храма окружали меня со всех сторон. Подняв голову, я увидел, что луна светит теперь прямо в окно-розетку. От стекол, разумеется, ничего не осталось. О том, что это именно окно-розетка, я мог лишь догадываться, потому что уже встречал подобные окна в других соборах. Я знал также, каково его значение, ибо был знаком с иерархией предметов, присущей католической церкви. Среди цветов роза занимает главенствующее положение. И, соответственно, окно в форме розы символизирует лучшую и прекраснейшую из женщин – Леву Марию.
