Виктор Точинов - Логово

— Подожди меня здесь, я быстро, — сказал Ростовцев.

Наташа хотела что-то возразить, но передумала — и осталась в холле.

…Получилось всё действительно быстро, даже слишком. На пятой или шестой фразе Ростовцев замолчал — Снегирь его не слушал. Смотрел в сторону. Сказал невпопад:

— Значит… это ты…

Ростовцев не понял:

— Что — я?

— Тебя… ищут… — сказал Снегирь тусклым голосом. — Точнее… ищут человека… с полностью утраченным волосяным покровом… и с провалами в памяти…

Говорил он медленно. Слова повисали по одному, никак не сцепляясь между собой. Казалось, одновременно доктор о чем-то напряженно раздумывает.

— Кто ищет?

Снегирь не ответил. Заговорил о другом, на этот раз торопливо, хоть и по-прежнему негромко:

— Уходи, не задерживайся. Тут не только меня предупредили… И кепку эту с головы не снимай, ни в коем случае, — он показал на головной убор Ростовцева, тоже секонд-хендов-ского происхождения.

— Но…

— Уходи, сейчас Макаровна вернется (пожилую медсестру Снегирь отправил за чьей-то карточкой в регистратуру, едва увидел приятеля). Через час смена закончится, я… В общем, спроси улицу Ленина, любой покажет — там на углу, у виадука, кафе-стекляшка. Посиди, попей кофе… Я подойду.

— Мы без копейки…

Снегирь не обратил на это «мы» внимания, метнулся к шкафу, выдернул из кармана висевшего там плаща пару купюр, сунул Ростовцеву.

— Иди-иди. И про кепку не забудь! — Он буквально выталкивал друга из кабинета.

…Кто же настолько его запугал? — думал Ростовцев, спускаясь по лестнице. Хотя великой храбростью доктор никогда не отличался, но чтобы так вот… Никакой гарантии, что Снегирь придет в кафе, не было. Однако они с Наташей туда отправились. Потому что больше идти некуда.

Да и пожрать, честно говоря, хотелось.

В Красноярске был уже не день, скорее вечер.

И Герман, проведший немало времени, выполняя поручения Эскулапа, решил: пора будить патрона (по совместительству — поднадзорного). Благо кое-какие достижения имелись.

Однако пришлось попотеть, выцарапывая результаты. Местные последователи Гиппократа истории болезней давно умерших людей на компьютерные носители не переносили. Ладно хоть совсем не выбрасывали — вдруг да пригодятся в качестве статистики к чьей-нибудь диссертации. Но на поиски в подвале двухэтажного мрачного особнячка, притаившегося на улице Ады Лебедевой, у Германа ушло несколько часов…

…Вномере Эскулапа не оказалось. Багаж был на месте, за исключением черной сумки, носимой гостем через плечо — с ней он, похоже, не расставался, даже в аэропорту не доверил Герману, укладывающему вещи в багажник, — положил себе на колени.

На столе лежала записка.

Герман!

Я ухожу — хочу навестить одну старую знакомую (старую по стажу знакомства), это здесь, неподалеку. Буду часа через два-три, но если слегка задержусь — не беспокойтесь,

Времени ухода на послании не значилось, вместо подписи — нечитаемая закорючка.

Германа такой поворот событий в восторг не привел, но и преждевременной паники не вызвал. Он спустился в холл, подошел к охраннику — скуловороту с типично качинской физиономией. Тот делал два дела сразу: уныло обозревал пустынные окрестности и лихо лузгал кедровые орешки — пустая скорлупа вылетала изо рта со скоростью гильз, выбрасываемых автоматом «Узи». Герман невольно призавидовал такому мастерству, сам он за два года в полном объеме это искусство так и не освоил (великий патриот Сибири, как ни странно, жил в ней совсем недолго).

На предъявленную фотографию Эскулапа охранник отреагировал нечленораздельными звуками, не прерывая своих занятий. Расшифровка их принесла следующую информацию: этого лысого и бородатого мужика охранник не видел, совершенно точно мимо не проходил в его смену, а заступил любитель орешков два часа назад.

«Значит, скоро объявится», — подумал Герман — и решил не поднимать тревогу. И уж тем более не информировать Генерала о потере подопечного из виду.

Это была ошибка.

Эскулап не объявился ни через два, ни через три часа.

Герман с нарастающей тревогой успокаивал себя: всякое случается при встречах со старыми знакомыми, особенно женского пола, по слухам — Эскулап тот еще ходок…

Через четыре часа перестилавшая постель горничная обнаружила под матрацем полиэтиленовый пакет с чем-то странным. Герман не сразу, но сообразил, чем недавно был этот спутанный комок волос — бородою Эскулапа. Понял, что, пожалуй и сам с трудом опознает лишившееся растительности лицо… И лишь тогда поднял тревогу.

…Герман не знал, что туповатый парень с качинской физиономией, любящий орешки, еще прошлым летом — на всякий случай — был завербован Русланом…

Неторопливых посиделок с разговором в кафе не получилось.

Доктор пришел даже раньше назначенного срока. Протопал к стойке, игнорируя Наташу и Ростовцева. Взял сто пятьдесят коньяка и ломтик лимона — это Снегирь-то, в меру пьющий лишь по праздникам!

Ростовцев (сидевший за столом, как и было сказано, в. кепке) только хмыкнул, глядя на конспирирующего доктора. Хмыкнул про себя, беззвучно.

Снегирь взял заказ, уселся за соседним столиком, боком к ним. Прикрывая рот стаканом, произнес фразу — быструю и тихую, но разборчивую. Допил, выкусил из шкурки лимон, вышел.

— Кажется, это называется манией преследования, — сказала Наташа.

— Или преследованием, без мании, — хмуро откликнулся Ростовцев.

Из кафе они вышли, выполняя новые инструкции доктора, спустя пятнадцать минут.

Вторая точка рандеву оказалась в парке, на скамейке, стоявшей в укромном уголке, причем все подходы хорошо просматривались сквозь зелень кустов. Парк — пустырь, кое-как засаженный деревьями — был безлюден. Но Снегирь, подходя к скамейке, озирался, словно неуклюже пытался обнаружить хвост; затем прошел мимо, не заговорив и тщательно обследовал все вокруг — и лишь потом подсел к ним.

Поздоровался с Наташей механически, глядя куда-то сквозь нее. Ответных ее слов, как показалось Ростовцеву, не слышал. Он был похож на другого человека, зачем-то загримированного под Пашу Снегиря, балагура и компанейского парня. Какая уж тут помощь от готового напустить в штаны лекаря, подумал Ростовцев с тоскливым осознанием бесполезности всего сделанного и задуманного. Бесполезности и ненужности.

— Скажи прямо: на чем тебя сломали? — спросил он жестко. — Может, нам сейчас стоит просто уйти?

— На Таське, — сказал Снегирь.

Таська была его пятнадцатилетней дочерью. Единственной, любимой. Растил ее один, так второй раз и не женившись.