Михаил Ладыгин - Дочь вампира

Я не стал мешать их занятию. Трудно справиться с искушением послать из арбалета стрелу в так соблазнительно подставленные спины, но окна в доме были разбиты, боеприпасы разбросаны по чердаку, горнице и сеням, а посему я решил, что временное прекращение боевых действий, пожалуй, для меня выгодно не менее, чем для моих противников.

Пока я собирал на чердаке раскиданные орудия и закрывал слуховые окна, вампиры закончили свою работу, поэтому, когда я спустился вниз и выглянул на подворье, там уже никого не осталось. Для порядка я запустил в небо осветительную ракету, но её свет ничего не добавил к первому впечатлению.

Только теперь я понял, что смертельно устал. Хотелось рухнуть рядом со спящей Настей на спальник и провалиться в сон. Увы! Я не мог позволить себе такой роскоши. Сгруппировав сэра Галахада и Патрика вокруг Насти, я разрисовал вокруг них пол горницы магическими узорами. Затем я привёл в порядок оружие, а потом, выйдя на крыльцо, осмотрел подворье. Не только на дворе, но и в лесу царила мёртвая тишина.

Только теперь я позволил себе немного расслабиться. Я вернулся в горницу, уселся поудобнее напротив окон и занялся трубкой. Несколько раз мне казалось, что вампиры возвращаются. Тогда я вскакивал и запускал в окно очередную осветительную ракету к сильному неудовольствию Патрика, возмущавшегося столь очевидным недоверием к его сторожевым способностям.

Когда забрезжил рассвет, я наконец-то смог закрыть глаза. Уронив голову на стол, я сразу же отключился.

Глава XXI. О пользе сновидений

Разбудил меня шум. Шумел отец Никодим. Он стоял посреди горницы в позе библейского пророка и бушевал.

— Срам и блуд! Двор изгажен сатанинским зельем! Там ещё покойник валяется. Христианские символы потеснены. Мракобесие. Стёкла выбиты. Грязь и срам. Девка в доме. Спит как от трудов праведных. Ты и в школе, Алёшка, блудодеем слыл. Пора бы остепениться! Чем на Страшном суде оправдаешься? Ишь! Вся горница псиной провоняла. Лампада едва теплится, а он прямо у стола дрыхнет. Упился, что ли? — обличал меня мой однокашник.

Куда только подевалась умилительная робость, так красившая батюшку в состоянии опьянения. Теперь же он явился передо мной трезвым и неукротимым.

— А ну-ка, заткнись, отче, — рявкнул я, возмущённый бесцеремонностью, с которой прервали мой сон.

Отец Никодим опешил.

— Это ты мне? В моём доме? — в глазах священника разгоралось благородное негодование.

— Именно тебе! — я оставался неумолим. — Едва просохнул от пьянки, и сразу же обличать взялся. «Чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Помнишь стишки назидательные? Мы их ещё в школе проходили. И не стой столбом. Если тебе энергию девать некуда, хватай тряпку: приберись в доме. Да тихо, без шума. Притомился я за ночь. Ты мне спать не дал, теперь голова разболится.

Я начал раскуривать трубку.

— Мало мне псины в доме, табачищем всё провонять вздумал, — захлебнулся от ярости поп.

— Священнослужителю подобает смирение, — невозмутимо просветил я отца Никодима. — Потому и псиной в доме воняет, что аки пёс лаешься.

Отец Никодим безнадёжно махнул рукой, присев к столу.

— Ну, рассказывай, — благодушно изрёк он, улыбнувшись открыто и ласково, словно и не изображал передо мной минуту назад разъярённого пророка.

Патрик, принявший было боевую стойку, вопросительно посмотрел на меня, изумлённый резкой сменой интонаций, потом широко зевнул и опять шлёпнулся на пол.

Если бы я мог, подобно псу, вновь провалиться в сон, ах, с каким наслаждением послал бы я неугомонного попа куда подальше! Но нет, утренний сон — капризное создание. Он оставил меня на милость победителя, вспугнувшего его громом своих голосовых связок. Пришлось рассказывать. Должен признать, что отец Никодим оказался благодарным слушателем. Он не прерывал отчёта идиотскими вопросами, он не оскорблял моих расстроенных нервов подозрением и сомнениями.

Один-единственный раз, когда я поведал ему о причинах беспробудного сна Насти, он не удержался, ядовито пробурчав:

— Так, ещё наркотики!

Тут я не выдержал и расхохотался. Но отцу Никодиму было не до смеха. Известие о смерти студентов потрясло его не на шутку. Едва я закончил свой отчёт, он молча встал, подошёл к иконам, и встав на колени принялся истово молиться. Я почувствовал себя лишним, а потому вышел из дома.

У самого забора лежало тело Фрола Ипатьевича. Отсечённая голова откатилась в сторону. Она скалилась на поднимающееся над горизонтом солнце. Post mortem25.

В том, что отступая, вампиры оставили на подворье один только труп, заключался, конечно же, свой расчёт. Это они оставляли недвусмысленное послание Насте. Но я вовсе не считал нужным доводить это послание до сведения девушки.

Завернув останки дядюшки в полиэтиленовую плёнку, оставшуюся в сарае от прошлогодних парников, я отвёз их в домик возле церкви, где решил подержать до лучших времён. Но когда я выходил на дорожку, навстречу мне уже поднимался упругой походкой отец Никодим.

— Прибрал Фрола? — поинтересовался он, а затем добавил. — Правильно. Нечего девчонку смущать. Ты иди, поешь, отдохни. Я его сейчас сам похороню. Если проснётся девка, сюда её до моего возвращения не пускай.

Я не успевал подладиться под смену его настроений. Казалось, в одном человеке уживалось одновременно несколько характеров, выскакивавших один за другим, как куклы из-за занавеса ярмарочного балагана.

Не собираясь спорить, я вернулся к дому. Вид подворья не вселял особого оптимизма. На земле бросались в глаза ржавые пятна крови. Трава у забора выглядела смятой и вытоптанной, ветки кустов обломаны. Дом с выбитыми стёклами и следами недавнего штурма также смотрелся очень неуютно. Лишь сидящий на карнизе Корвин весело вертел головой, явно удовлетворённый моим появлением. Он напомнил мне о моих обязанностях. Следовало приготовить завтрак скотине.

Покончив с неотложными делами, я накрыл стол, потом попытался разбудить Настю. Это мне не удалось. Хотя действие хлороформа, по моим расчётам, давно уже закончилось, девушка продолжала мирно спать. Отец Никодим также не возвращался. Завтракать в одиночестве мне не хотелось. Стараясь поменьше шуметь, я вставил стёкла, прибрался в доме, затем из найденных в сарае досок принялся сооружать ставни. А солнце поднималось всё выше и выше. Наконец ставни удалось укрепить на окнах, но сон Насти оставался столь же глубок, что и ранним утром. Ни визг пилы, ни стук молотка нимало не потревожили девушку.

Раскурив очередную трубку, я задумался, чем бы ещё себя занять, однако ничего путного в голову мне не лезло. А тут ещё над Болотовым поплыл колокольный звон. Сначала несколько раз тяжело бухнул большой колокол, потом звенящими переливами запели малые колокола, и звуки, летевшие со звонницы, слились в торжественную праздничную мелодию.