Роберт Чемберс - Послание из тьмы

Я уже упоминал, что церковь Сент-Барнабе – не древнее строение. Она невелика и хорошо освещена, ее всю можно легко охватить одним взглядом. На галерею с органом дневной свет щедро льется через ряд высоких окон хора, в которых нет даже цветных витражей. Кафедра же расположена посередине центрального нефа, а следовательно, когда я повернулся к ней, любое движение на западном краю церкви должно было попасть в мое поле зрения. Неудивительно, что я заметил идущего органиста раз и другой, а в прочем я просто ошибся: неверно определил промежуток времени между его первым и вторым появлением. По-видимому, он вновь вошел через другой боковой вход. Что же касалось взгляда, который так расстроил меня, это все – игра воображения, а я – нервический глупец.

Я огляделся. Этому ли месту служить пристанищем сверхъестественных ужасов? Разве совместимо ясное, умное лицо монсеньора К., его сдержанные манеры и непринужденные, изящные жесты с мыслями о жутких тайнах? А когда я рассмотрел, что находится над головой проповедника, чуть не рассмеялся: крылатая леди, которая поддерживала один из углов балдахина над кафедрой, каменного, но похожего на парчовую скатерть с бахромой, смятую сильным ветром, при первой же попытке какого-нибудь василиска появиться на галерее рядом с органом, направила бы на него свою золотую трубу и просто уничтожила его одним дуновением![27] Я посмеялся про себя над собственной выдумкой, в тот момент она показалась мне весьма забавной; настроение мое резко изменилось, и теперь я готов был подтрунивать надо всем: и самим собой, и старой каргой у входа, которая содрала с меня десять сантимов за стул, прежде чем впустить в храм. («Да она больше смахивает на василиска, – мысленно решил я, – чем этот органист анемичной комплекции!») Меня смешила и печальная старая дама, и даже – увы, не стану скрывать – сам монсеньор К. Благочестие мое рассеялось. Никогда прежде со мной такого не случалось, но сейчас я хотел поиздеваться всласть.

И проповедь я слушать больше не мог. Речь монсеньора заглушали внезапно всплывшие в памяти строки; под их жужжание мысли мои становились все более фантастичными и неуважительными:

Святого Павла пастырь наш не хуже:Великопостных шесть прочел проповедей,Пользительных душе, как сладостный елей…

Не имело смысла сидеть здесь дольше. Я должен был выйти на свежий воздух и избавиться от мерзкого наваждения. Понимая, что поступаю невежливо, я все-таки встал и покинул церковь.

Улицу Сент-Оноре заливало весеннее солнце. Сбежав по ступенькам с церковного крыльца, я увидел на углу тележку цветочницы: желтые нарциссы, бледные фиалки Ривьеры, темные русские фиалки и белые римские гиацинты в золотом облаке мимозы… По улице толпами фланировали искатели воскресных развлечений. Взмахнув своей тросточкой, я засмеялся, как они. Кто-то задел меня, проходя мимо. Прохожий не оглянулся, но его бледный профиль выражал ту же неукротимую злобу, что и глаза. Я следил за ним, пока он не скрылся из виду. Его гибкая спина тоже таила угрозу; казалось, будто он целеустремленно шагает куда-то, где добудет орудие моей погибели.

Ноги мои подгибались, я едва мог идти. Во мне просыпалось смутное ощущение какой-то давно позабытой провинности. Мне уже начало казаться, будто я заслуживаю той кары, которой угрожал органист, – за нечто давнее, очень, очень давнее. Долгие годы вражда дремала, но не исчезла, и вот теперь она готова была пробудиться и обрушиться на меня. Однако я не хотел сдаваться; из последних сил ускорив шаг, я прошел по улице Риволи, пересек площадь Согласия и добрался до набережной. Больными глазами смотрел я, как сверкают солнечные блики среди белой пены фонтана, на тускло-бронзовых телах речных богов. Триумфальную арку вдалеке окутывала сиреневая дымка, к ней сходились бесчисленные ряды серых стволов, а обнаженные кроны деревьев лишь слегка подернулись зеленью. И вдруг я снова заметил человека в черном – он шел в мою сторону по одной из каштановых аллей Кур-ла-Рен.

Я ушел от реки, бросился вслепую к Елисейским полям, дошел до самой арки. Лучи заходящего солнца падали на зеленую лужайку Рон-Пуэна, и в их сиянии мой преследователь сидел на одной из скамеек, рядом с детьми и молодыми матерями. Он ничем не отличался от любого горожанина, наслаждающегося воскресным досугом, от меня самого. Я чуть не произнес эти слова вслух, но при этом я отчетливо различал выражение безграничной ненависти на его лице. А ведь он даже не смотрел на меня! Крадучись, прошел я мимо него и потащился дальше по авеню, хотя ноги будто свинцом налились. Я знал, что каждая новая встреча с ним приближает исполнение его замысла и мою погибель. И все же я пытался спастись.

Последние лучи заката пронизали великую арку. Я прошел под ней – и столкнулся с черным человеком лицом к лицу. Только что я оставил его далеко отсюда на Елисейских полях, и вот он – идет мне навстречу в потоке парижан, возвращающихся из Булонского леса. Он прошел так близко, что задел меня. Его хрупкость была обманчива: казалось, что под просторной черной одеждой таится сталь. В его поведении не было признаков ни спешки, ни усталости, вообще никаких человеческих чувств. Все существо его выражало лишь волю и силу, нацеленную на меня.

В смятении я проследил за ним; он удалялся вниз по широкой авеню, запруженной толпой, среди блеска колес, лошадиной сбруи и касок гвардейцев.

Вскоре он скрылся из виду, тогда я повернулся и побежал. Добежал до леса, прошел его насквозь и, не останавливаясь, дальше и дальше… Не знаю, куда я шел, но по прошествии немалого, как мне казалось, времени наступила ночь, и я осознал, что сижу за столиком в маленьком кафе. Я побрел обратно через лес. Прошло уже несколько часов с момента нашей последней встречи. Физическое переутомление и душевные страдания лишили меня способности думать или чувствовать. Я устал, ужасно устал! Я хотел спрятаться в своей норе и решил пойти домой. Но до него еще нужно было дойти.

Я живу в Драконьем дворе – это узкий проход, соединяющий улицу Ренн с улицей Дракона.

Драконий двор называют «тупиком», выйти из него могут только пешеходы. Над входом со стороны улицы Ренн есть балкон, опорой которому служит фигура железного дракона. Сам двор представляет собой два ряда высоких старых домов, они же закрывают и проемы, ведущие на обе улицы. Створки огромных ворот днем распахиваются внутрь глубоких арок, а в полночь их запирают. Чтобы войти после этого часа, нужно звонить в особые боковые дверцы с обоих концов. Проход вымощен брусчаткой; там, где она просела, застаиваются неаппетитные лужи. К дверям, выходящим во двор, ведут крутые ступеньки. Нижние этажи заняты лавочками подержанных вещей, железного лома и мастерскими: жестянщики, водопроводчики. День-деньской двор полнится перестуком молотков и лязгом металла.