Клайв Баркер - Проклятая игра

Не все двери были открыты. Третья справа была слегка приоткрыта: и изнутри — сейчас его уши были настроены на самый низкий уровень слышимости — до него доносились легкие звуки. Очевидно, это была она. Он пересек невидимый порог на запретную территорию, не думая о том наказании, которое могло бы последовать за нарушение, слишком изнывая от желания увидеть ее лицо, может быть, поговорить с ней. Он подошел к двери и заглянул внутрь.

Кэрис была там. Она полулежала на кровати, уставившись перед собой. Марти был уже готов войти и заговорить с ней, но в этот момент кто-то еще зашевелился в комнате, скрытый от него дверью. Ему не нужно было ждать голоса, чтобы убедиться, что это Уайтхед.

— Почему ты так мучаешь меня? — спрашивал он ее тихо. — Ты же знаешь, как мне больно, когда ты такая.

Она ничего не сказала: даже если она и слышала его, то не подавала виду.

— Я не прошу от тебя слишком многого, правда? — призвал он. Она мельком взглянула на него. — Ведь правда?

Наконец она соблаговолила ответить. Когда она сделала это, ее голос был таким тихим, что Марти едва мог разобрать слова.

— Тебе не стыдно?

— Есть намного более тяжелые вещи, чем иметь кого-то нуждающегося в тебе, поверь мне Кэрис.

— Я знаю, — ответила она, отводя глаза. В этих двух словах — я знаю — была такая боль и такая покорность перед этой болью, что Марти внезапно почувствовал болезненно страстное желание подойти к ней, прикоснуться к ней, попытаться исцелить эту неведомую боль. Уайтхед пересек комнату и подошел, чтобы присесть на край кровати рядом с ней. Марти отпрянул от двери, боясь быть пойманным, но внимание Уайтхеда было поглощено возникшей перед ним загадкой.

— Что ты знаешь? — спросил он. Недавняя мягкость внезапно испарилась. — Ты что-то скрываешь от меня?

— Только сны, — ответила она. — Все больше и больше.

— О чем?

— Ты знаешь. Все о том же.

— Твоя мать?

Кэрис кивнула, почти незаметно.

— И остальные.

— Кто?

— Они никогда не показываются.

Старик вздохнул и посмотрел в сторону.

— И что же происходит в этих снах? — спросил он.

— Она пытается заговорить со мной. Она пытается что-то сказать мне.

Уайтхед не стал больше допытываться: казалось, у него больше не было вопросов. Его плечи были опущены. Кэрис смотрела на него, чувствуя его поражение.

— Где она, папа? — спросила она его, впервые наклоняясь к нему и обнимая его за плечи. Это был чисто механический жест, она использовала его, только чтобы получить то, что она хотела. Как много она использовала или сколько он получал от нее, когда они бывали вместе? Ее лицо приблизилось к нему.

— Скажи мне, папа, — спросила она его снова. — Как ты думаешь, где она сейчас?

Только сейчас Марти почувствовал какую-то насмешку, которая была в этом, казалось бы, невинном вопросе. Что она означала, он не знал. Но вся эта сцена, с беседами о равнодушии, стыде была далека от ясности. В каком-то смысле он был рад, что не знал подоплеки событий. Но этот вопрос, который она задала ему столь притворно ласково, был все же задан — и он долженбыл дождаться, когда старик ответит. «Где она, папа?»

— В снах, — ответил он, отворачивая лицо от нее. — Всего лишь в снах.

Ее рука упала с его плеча.

— Никогда не лги мне, — холодно обвинила она его.

— Это все, что я могу сказать тебе, — ответил он почти жалобно. — Если ты знаешь больше, чем я…

Он повернулся и взглянул на нее, его голос стал нетерпеливым:

— Ты знаешьчто-нибудь?

— Ох, папа, — прошептала она с упреком, — Опять тайны? — Сколько в их разговоре было притворства и контр-притворства, было загадкой для Марти. — Ты, хотя бы, меняне подозреваешь?

Уайтхед нахмурился.

— Нет, ни в коем случае, не тебя, дорогая, — сказал он. — Не тебя.

Он протянул руку к ее лицу и наклонился, чтобы прижать свои сухие губы к ее губам. До того как они соприкоснулись, Марти оставил дверь и скользнул прочь.

Некоторые вещи он просто не мог вынести.

25

Машины начали подъезжать к дому ранним вечером. Марти узнавал в коридоре некоторые голоса. Должно быть, это будет обычная толпа, предположил он, и среди них Оттави, Куртсингер и Двоскин. Он также слышал и женские голоса. Они привезли с собой жен или любовниц. Интересно, что это были за женщины. Когда-то прекрасные, сейчас прокисшие и обделенные любовью. Мужья, без сомнения, навевали на них тоску, думая только о том, как делать деньги, а не о них. Он ловил отзвуки их смеха, а позже, в коридоре, запах их духов. У него всегда было прекрасное обоняние. Сол бы гордился им.

Около половины девятого он спустился в кухню и подогрел тарелку «равиоли», оставленную для него Перл, затем вернулся в библиотеку, чтобы посмотреть несколько видеозаписей боксерских матчей. Дневные события все еще беспокоили его. Как он ни пытался, он не мог выбросить Кэрис из головы, и эмоциональное состояние, которое он не мог контролировать, угнетало его. Почему он не такой, как Флинн, который покупает женщин на ночь, а утром уходит прочь? Почему его ощущения всегда столь неясны и он не может отличить одно от другого? В телевизоре матч становился все кровавее, но он едва ли мог оценить тяжесть победы. Перед его глазами стояло непроницаемое лицо Кэрис, лежащей на кровати, и он вновь и вновь пытался найти объяснение.

Оставив комментатора бормотать за экраном, он опять прошел в кухню, чтобы прихватить еще пару банок пива из холодильника. В этой половине дома не было ни малейшего намека на происходившую вечеринку. Хотя, столь цивилизованное общество должно вести себя тихо, не так ли? Лишь легкий звон бокалов и беседы об удовольствиях богачей.

Ну так пошли они на фиг. Уайтхед, Кэрис, и все они. Это был не его мир, и он не хотел ни части этого мира. Он мог получить любых женщин в любое время — только сними трубку и поговори с Флинном. Никаких проблем. Пусть они играют в свои дурные игры: ему это неинтересно. Он опустошил первую банку пива, стоя в кухне, затем взял еще две и отправился к себе. Сегодня он собирался быть по-настоящему слепым. О, да. Он собирался напиться так, чтобы ничего не имело значения. Особенно она. Потому что ему все равно. Ему все равно.

Кассета кончилась. Экран был покрыт сетью жужжащих белых точек. Белый шум. Так его называют? Это был портрет хаоса: шипение и рябь — внутренняя энергия Вселенной. Пустые воздушные волны никогда не бывают пустыми.

Он выключил телевизор. Он не хотел больше смотреть матчи. Его голова была наполнена жужжанием — белый шум был и в ней.