Джек Финней - Похитители Плоти

Я улыбнулся, пытаясь поддержать настрой беседы.

– Вы говорите, световое давление, профессор Бадлонг. Эти коробочки могли путешествовать в пространстве под воздействием светового давления.

Это интересно.

– Это же заинтересовало молодого Бики, – усмехнулся профессор. – И он меня поймал. Я рассказал ему часть теории, и мне пришлось изложить остальное. Здесь нет никакого волшебства, доктор. Свет – это один из видов энергии, как вам известно, следовательно, любой объект, находящийся в космическом пространстве, будь то семенные коробочки или что угодно, несомненно, будет испытывать на себе давление светового потока. Световой поток имеет определенную, точно измеренную силу, у него есть даже вес.

Солнечный свет, падающий на гектар пашни, весит несколько тонн, можете верить или нет. Значит, если семенные коробочки где-то в пространстве попадают в световой поток, который в конечном счете достигает Земли излучение от далеких звезд или от какого-то другого источника, – поток света будет неуклонно толкать их в направлении другой планеты.

– Это, видимо, довольно медленно, не так ли? – спросил я.

– Чрезвычайно медленно. Настолько медленно, что вряд ли это можно измерить. Но что такое бесконечно медленно в бесконечности времени? Если допустить, что эти споры могли попасть сюда из космического пространства, вполне обоснованно будет признать, что они блуждали там миллионы лет, сотни миллионов лет – это не имеет никакого значения. Запечатанная бутылка, брошенная в океан, может совершить кругосветное путешествие, если ей дать время. Растяните крохотную пылинку, какой является наша планета, вдоль невероятных расстояний космоса, и будет вполне справедливо, что на протяжении достаточного времени все эти расстояния можно преодолеть.

Значит, если эти или какие-то другие споры приплыли на Землю, вполне вероятно, что они начали свое путешествие задолго до того, как Земля вообще появилась на свет.

Бадлонг наклонился и похлопал меня по колену, улыбаясь Бекки.

– Однако вы не газетный репортер, доктор Беннелл. Семенные коробочки с фермы Парнелла, если это действительно семенные коробочки, скорее всего занесло ветром, причем с небольшого расстояния, и представляют они собой, вне всякого сомнения, что-то хорошо известное науке, хотя, к сожалению, не мне. И я уверен, что избежал бы многих ехидных вопросов и шуточек со стороны моих коллег, если бы так и сказал тому мальчишке Бики, вместо того, чтобы позволить ему подхватить мои мысли и раздуть из них сенсацию.

– Он снова виновато улыбнулся.

Я задумался над тем, что услышал от Бадлонга, а он мягко произнес:

– Почему вас это так заинтересовало, доктор Беннелл?

– Да вот… – я заколебался, размышляя, что я могу или имею право ему сказать. Наконец произнес:

– Слышали ли вы что-нибудь, профессор Бадлонг, о… чем-то подобном мании, которая распространилась тут, в Санта-Мире?

– Да, немного. – Он с интересом взглянул на меня, потом кивнул на стопку бумаг на столе перед собой. – Я много работал этим летом над одной, как я полагаю, важной статьей, которая должна быть напечатана осенью; для меня эта статья, ее публикация, имеет большое значение. Так что я не очень внимательно следил за внешними событиями. Однако один коллега рассказывал мне о какой-то несомненной, хотя и временной мании, связанной с раздвоением личности, которая была у нескольких жителей города. Вы полагаете, что существует какая-то связь между ней и, – он усмехнулся, нашими «космическими спорами»?

Я взглянул на часы и встал: через три минуты Джек Беличек должен был проехать по этой улице, и нам нужно было выйти наружу, чтобы быть готовыми сесть в машину.

– Возможно, – ответил я профессору Бадлонгу. – Скажите мне вот что. Не могут ли эти споры быть каким-то сверхъестественным враждебным организмом, способным имитировать и даже дублировать человеческое тело? Превращаться, по всем практически признакам, в нечто похожее на человека настолько, что его невозможно отличить от настоящего?

Моложавый профессор за столом с интересом взглянул на меня, изучая мое лицо. Когда он, наконец, заговорил, очевидно, обдумав, как следует мой вопрос, голос его был очень, даже немного чересчур, вежливым.

– Надеюсь, нет, доктор Беннелл. Мало существует вещей, – он еще раз улыбнулся нам, – которые можно утверждать с абсолютной уверенностью, но одна из них следующая. Никакая субстанция во Вселенной не в состоянии реконструировать себя в невероятно запутанную совокупность живых костей и крови и в ту чрезвычайно сложную структуру, которая называется человеческим организмом. Или любым другим живым существом. Это невозможно, абсурдно, как я полагаю. Чтобы вы там, как вам кажется, ни наблюдали, доктор Беннелл, вы на ошибочном пути. Я по себе знаю, как легко иногда бывает увлечься какой-нибудь теорией. Но вы же врач, и если внимательно подумаете, вам все станет понятно.

Я понял. Я ощутил, что краснею от стыда, что я, врач, попал в дурацкое положение, словно последний мальчишка. Мне хотелось провалиться сквозь землю или раствориться в воздухе.

Быстро, почти резко я поблагодарил Бадлонга, пожав ему руку. Я хотел как можно скорее избавиться от этого приятного, умного взгляда, в котором не было ни капли пренебрежения, которое, однако, Бадлонг безусловно испытывал. Он вежливо проводил нас через парадную дверь, и я с радостью услышал, направляясь к калитке, как сзади щелкнул замок.

Я все еще ощущал себя мальчишкой, который обесчестил себя дурным поступком, когда взялся за щеколду. В тот же миг я остановился: откуда-то справа я услышал звук автомобиля, который на большой скорости, скрежеща тормозами, вырвался из-за угла на улицу. Через щель в калитке я увидел, что мимо нас промчался автомобиль Беличеков. Джек склонился над рулем, внимательно всматриваясь перед собой, а Теодора сжалась рядом. Снова завизжала резина и заскрежетали тормоза, раздался выстрел, знакомый звук выстрела из пистолета, и мы услышали свист пули вдоль улицы. Мимо калитки пронесся коричневый с золотой звездой автомобиль городской полиции, через минуту рев двух моторов ослабел, стих, вновь послышался где-то вдалеке, а потом исчез насовсем.

За нами заскрипела дверь, я откинул щеколду, взял Бекки под руку, и мы быстро зашагали по тротуару. Метров через двадцать мы свернули на тропинку, которая вела к двухэтажному деревянному дому, где я играл еще мальчишкой. Мы прошли вдоль дома, затем оказались во дворе. Сзади, на улице, которую мы только что миновали, я услышал чей-то голос, еще один, потом стук двери. Через минуту мы уже взбирались на холм, который возвышался позади домов на Корте Мадера-авеню, и снова пробирались по тропинке, извивавшейся через кустарник, обходя отдельные группы деревьев.