Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт

— Мисс Фоули? — громче.

Но ответом им были только скребущие звуки мышей в теплых гнездышках внутри стен.

— Она пошла в магазин, — сказал Джим.

— Нет, — сказал Вилл, — мы знаем, где она.

— Мисс Фоули, я знаю — вы здесь! — вдруг заорал Джим, взбегая вверх по лестнице. — Сейчас же выходите, ну!

Вилл ждал, когда он закончит поиск и медленно спустится вниз. Едва Джим сошел с лестницы, как оба услышали музыку, плывшую через входную дверь вместе с запахом свежего дождя и жухлой травы.

Вдали за холмами каллиопа на карусели дудела задом-наперед «Похоронный марш».

Джим распахнул дверь настежь и остановился в потоках музыки, как стоят под дождем.

— Карусель. Они починили ее! Вилл кивнул.

— Должно быть, она услышала музыку и на восходе вышла из дому. А там что-то произошло. Может быть, карусель не была починена как следует. Аварии дело обычное. Как в случае с продавцом громоотводов, которого вывернуло наизнанку и лишило разума. Может быть, этому Луна-Парку аварии по душе, он получает от них удовольствие. А может быть, с ней намеренно так обошлись. Может, хотели побольше выведать про нас, узнать наши имена, где мы живем, хотели, чтобы она помогла им разделаться с нами. Поди угадай! Может, она испугалась или что-то заподозрила. И тогда они обошлись с ней совсем не так, как она ожидала.

— Не понимаю…

Однако теперь, в дверях, под холодным дождем ничто не мешало представить себе мисс Фоули, напуганную Зеркальным лабиринтом. Представить себе, как она совсем недавно одна пришла в Луна-Парк и, может быть, закричала, когда с ней сделали то, что в конце концов сделали, — круг за кругом, круг за кругом, слишком много лет, больше, чем ей когда-либо мечталось сбросить, нещадно обтачивая ее, превращая в жалкую, сирую малютку, совершенно сбитую с толку, потому что она уже сама себя не узнавала, круг за кругом, вычитая год за годом, покуда карусель не остановилась, подобно кругу рулетки, и ничего не выиграно, и все потеряно, и некуда идти, невозможно объяснить странную перемену, и нечего делать, кроме как… плакать в одиночестве под деревом, под осенним дождем…

Так думал Вилл, и Джим так подумал и произнес:

— Надо же, бедняжка… бедненькая…

— Мы должны помочь ей, Джим. Кто, кроме нас, ей поверит? Скажи она кому-нибудь: «Я — мисс Фоули!» — услышит в ответ: «Ступай прочь!» «Мисс Фоули покинула город, исчезла!» «Проходи, девочка!» Ох, Джим, бьюсь об заклад, она не в одну дверь стучалась сегодня, моля о помощи, пугая людей своими криками и причитаниями, пока не сдалась, не убежала и не забилась под это дерево. Вероятно, сейчас ее разыскивает полиция — ну и что? Найдут какую-то рыдающую беспризорницу и посадят под замок, где она совсем лишится рассудка. Этот Луна-Парк, парень, эта шайка знает, как нанести удар, чтобы ты не мог дать сдачи. Тебя просто взболтают и так изменят, что никому уже не узнать, и отпустят — топай, давай говори все, что хочешь, все равно люди от страха не станут слушать. Только мы с тобой слушаем, Джим, ты и я, и сейчас у меня такое чувство, словно я проглотил живьем холодную улитку.

Они в последний раз оглянулись на гостиную, чьи окна дождь обливал своими слезами, гостиную, где учительница частенько угощала их печеньем и какао, а потом махала им из окна, чтобы вскоре самой чинно вышагивать по улице. И они вышли на крыльцо, и затворили дверь, и побежали обратно к незастроенному участку.

— Мы должны спрятать ее, пока не придумаем, как помочь…

— Помочь? — выдохнул Джим. — Нам самим бы кто-нибудь помог!

— Должны быть какие-то средства, перед самым носом у нас, да только мы с тобой слепые…

Они остановились.

За стуком собственных сердец они услышали биение куда большего сердца. Завывали медные трубы. Трубили тромбоны. Группа труб напрашивалась на сравнение с растревоженными чем-то атакующими слонами.

— Луна-Парк! — ахнул Джим. — Мы об этом не подумали! Они могут войти прямо в город. Парадное шествие! Или похороны воздушного шара, которые мне приснились!

— Никакая не похоронная процессия, и только видимость парадного шествия, а на самом деле поиски нас, Джим, нас или мисс Фоули, если они задумали вернуть ее! Они прошагают по всем почтенным улицам нашего города с шиком и блеском, трубя и барабаня — и шпионя на ходу! Джим, мы должны забрать ее, прежде чем они…

Они сорвались с места и помчались вдоль переулка, но внезапно остановились и нырнули в кусты на обочине.

Потому что в дальнем конце переулка, между ними и незастроенным участком с огромным дубом дудел оркестр Луна-Парка, громыхали фургоны с животными, гомонили клоуны, и уродцы, и все остальные.

Пять минут, не меньше, шла мимо них процессия. Казалось, тучи и дождь удаляются, сопровождая ее. Дождь перестал. Барабанная дробь затихла. Мальчики ринулись вниз по переулку, пересекли улицу и остановились перед незастроенным участком.

Под деревом не было никакой маленькой девочки.

Они обошли его со всех сторон, заглядывая вверх, но не решаясь громко звать.

Потом, объятые страхом, побежали, чтобы самим спрятаться где-нибудь в городе.

Глава тридцать третья

Зазвонил телефон.

Мистер Хэлоуэй взял трубку.

— Пап, это Вилли, мы не можем пойти в полицейский участок, возможно, не придем домой сегодня, предупреди маму — и маму Джима тоже.

— Вилли, вы где?

— Мы должны прятаться. Они ищут нас.

— Кто — скажи, ради всего святого?

— Пап, я не хочу тебя впутывать. Ты уж поверь, мы просто будем прятаться день-два, пока они не уберутся. Если пойдем домой, они последуют за нами и разделаются с тобой, или с мамой, или с мамой Джима.

— Вилли, не надо!

— Ох, папа, — сказал Вилл. — Пожелай мне удачи.

Щелк.

Мистер Хэлоуэй посмотрел в окно на деревья, дома, улицы, прислушиваясь к далекой музыке.

— Вилли, — сказал он молчащей трубке, — удачи.

И он надел плащ и шляпу и вышел под разлитый в холодном воздухе странный яркий солнечный свет с дождем.

Глава тридцать четвертая

В этот воскресный утренний час, когда над городом тут и там сталкивался, переплетаясь, звон всех церковных колоколов и с неба, исчерпавшего запасы дождя, лились только звуки, стоящий перед табачной лавкой «Юнайтед Сигар Стор» деревянный индеец, резной головной убор которого был осыпан жемчужными каплями, никак не реагировал ни на колокола католиков и баптистов, ни на приближение сверкающих на солнце цимбал, биение безбожного сердца оркестра Луна-Парка. Гукающие барабаны, старушечьи вопли каллиопы, призрачный поток созданий, более странных, чем он сам, — ничто не привлекало желтый взгляд его индейских ястребиных глаз. Зато барабаны, тараня стены церквей, выжимали из них ватаги любопытных мальчишек, жадных до любых перемен — мирных или бурных, когда же колокола перестали рассыпать свой серебряный и железный дождь, задеревеневшие на церковных скамейках сборища преобразились в толпы оживленных зрителей, перед которыми развертывалась процессия Луна-Парка — эта демонстрация меди, это скольжение бархата, эта львиная поступь, этот топот слонов и порхание флагов.