Энн Райс - Вампир Арман

Он продолжил танец, сделав небрежный презрительный жест через плечо. Потом, совершая пируэт, он поскользнулся и чуть не упал. Остальные танцоры подхватили его. Черноволосый за столом качал головой.

– Будь там весь венецианский флот… – закричал он. – Но вы, флорентинцы и венецианцы, все одинаковые, предатели, вечно себе лазейку ищете.

Мой господин, глядя на него, рассмеялся.

– Ты надо мной не смейся, – заявил черноволосый, – ты – венецианец; я тебя тысячу раз видел, тебя и мальчишку!

Он показал на меня. Я взглянул на господина. Мой господин только улыбнулся. Я отчетливо услышал его шепот, прямо в ухо, как будто нас не разделяло столько футов:

– Свидетельство мертвеца, Амадео.

Черноволосый поднял кубок, опрокинул в горло немного вина и пролил столько же жидкости на свою остроконечную бороду.

– Полный город потворствующих ублюдков! – объявил он. – Только на одно они годятся – деньги занимать под высокий процент, когда все уже промотали на роскошные одежды.

– Кто бы говорил, – ответил рыжеволосый. – Сам как павлин паршивый. Стоило бы тебе хвост отрезать. Ладно, вернемся к Константинополю, раз ты так уж чертовски уверен, что его можно было спасти!

– Сам говоришь, как поганый венецианец.

– Я – банкир; я человек ответственный, – сказал рыжеволосый. – Я восхищаюсь теми, кому делаю деньги. – Он поднял свой кубок, но вместо того, чтобы выпить вино, плеснул его в лицо черноволосому мужчине.

Мой господин не потрудился отодвинуться, так что вино, несомненно, частично пролилось на него. Он посмотрел на два румяных потеющих лица по обе стороны от него.

– Джованни Лонго, один из храбрейших генуэзцев, когда-либо командовавших кораблем, пробыл в городе всю осаду! – закричал рыжеволосый. – Вот это мужество. Вот на такого человека я поставлю деньги.

– С чего бы это? – закричал тот же танцор, что вмешаться в разговор.

Он ненадолго вырвался из круга, чтобы объявить:

– Он проиграл битву, к тому же у твоего отца хватало здравого смысла не вкладывать ни в кого из них деньги.

– Не сметь! – воскликнул рыжеволосый. – За Джованни Лонго и генуэзцев, которые сражались вместе с ним! – Он схватил кувшин, чуть не перевернув его, оросил вином свой кубок, а заодно и стол, а потом сделал глубокий глоток. – И за моего отца. Да сжалится Господь над его бессмертной душой. – Отец, я убил твоих врагов, и убью тех, кто купается в невежестве.

Он развернулся, въехал локтем в одежду моего господина и сказал:

– А мальчик у вас красивый. Не торопитесь с ответом. Подумайте. Сколько?

Мой господин расхохотался так естественно и мелодично, как при мне еще никогда не смеялся.

– Предложите мне что-нибудь, что-нибудь, что может мне пригодиться, – сказал мой господин, украдкой блеснув глазами в мою сторону. Такое впечатление, что каждый мужчина в зале разглядывал меня с головы до ног; обрати внимание, они не были любителями мальчиков; они были просто итальянцами своей эпохи, которые, как от них требовалось, плодили детей, а также при каждой удобной возможности развратничали с женщинами, тем не менее ценили пухленького сочного молодого человека, как сегодня люди ценят поджаренный до золотистой корочки тост, намазанный сметаной и превосходной черной икрой.

Я не смог сдержать улыбку. Убей их, думал я, пусти их на убой. Я почувствовал себя привлекательным и даже красивым. Ну же, кто-нибудь, скажите, что я напоминаю вам Меркурия, разгоняющего облака в «Весне» Ботичелли; однако рыжеволосый мужчина, сосредоточив на мне плутоватый игривый взгляд, сказал:

– Ах, это же «Давид» Верроккьо, натурщик той бронзовой статуи. И не заверяйте меня в обратном. Он, к тому же, бессмертный, о да, это видно, бессмертный. Он никогда не умрет.

Он опять поднял кубок. Потом он потрогал свою тунику на груди и вытащил из-под напудренной горностаевой оторочки своей куртки богатый золотой медальон с ограненным бриллиантом невероятного размера. Он сорвал цепочку с шеи и гордо протянул его моему господину, который смотрел, как он болтается перед ним, как шар, способный наложить на него чары.

– За всех нас, – сказал черноволосый, поворачиваясь и глядя на меня в упор. Остальные смеялись. Танцоры кричали:

– Да, и за меня!

– Ничего не получишь, если я не буду вторым, после тебя!

– Послушай, я первый, даже до тебя!

Последнее обращалось к рыжеволосому, но драгоценность танцор бросил моему господину – кольцо с карбункулом и неизвестным мне блестящим фиолетовым камнем.

– Сапфир, – шепотом сказал мой господин, поддразнивая меня взглядом. – Амадео, согласен?

Третий танцор, блондин, ростом пониже любого из присутствующих, с небольшим горбом у левого плеча, вырвался из круга и подошел ко мне. Он снял с пальцев все кольца, как будто перчатки стянул, и швырнул их мне, так что они забренчали у моих ног.

– Улыбнись мне благосклонно, юный бог, – сказал он, хотя он задыхался после танца, и бархатный воротник промок от пота. Он с трудом держался на ногах и чуть не перевернулся, но смог превратить это в шутку, неуклюже пустившись в пляс.

Музыка не смолкала, она грохотала и грохотала, словно музыканты считали, что она способна заглушить опьянение их господ.

– Кого-нибудь интересует осада Константинополя? – спросил мой господин.

– Расскажите мне, что стало с Джованни Лонго, – тихим голосом попросил я. Все взгляды устремились на меня.

– Лично у меня на уме осада… Амадео, правильно?… Да, Амадео! – воскликнул танцор-блондин.

– Ладно-ладно, сударь, – сказал я. – Поучите лучше меня истории.

– Ах ты чертенок, – сказал черноволосый мужчина. – Даже кольца не подобрал.

– Да у меня все пальцы в кольцах, – вежливо сказал я, и это была правда. Рыжеволосый не замедлил ринуться в бой.

– Джованни Лонго оставался там все сорок дней, пока шел обстрел. Когда турки проломили стены, он сражался всю ночь. Ничто его не страшило. Его отнесли в безопасное место лишь потому, что он получил пулю.

– А пушки, сударь? – спросил я. – Они действительно были такие большие?

– Можно подумать, ты там был! – закричал черноволосый рыжему, прежде чем тот успел мне ответить.

– Мой отец там был! – сказал рыжий. – И выжил, чтобы все рассказать. Он был на последнем корабле с венецианцами, который выскользнул из гавани, а пока вы не успели вставить слово, сударь, предупреждаю, не смейте дурно говорить о моем отце или тех венецианцах. Они вывезли население в безопасное место, битва была проиграна…

– Дезертировал, ты хочешь сказать, – ответил черноволосый.

– Я хочу сказать, выскользнул, унося с собой беспомощный беженцев, когда битва была уже проиграна. Ты назвал моего отца трусом? Ты в хороших манерах понимаешь не больше, чем в войне. Ты слишком глуп, чтобы с тобой драться, да и слишком пьян.