Татьяна Корсакова - Пепел феникса

А что ж не угоститься, когда сигары чудо как хороши?! Берешь такую в руки и чувствуешь запах настоящего богатства.

– Правда ваша, уж очень происходящее похоже на представление. – Барон побарабанил пальцами по столу. Пальцы у него были длинные, аристократические, не то что у Андрея Васильевича. – А не подскажете, кто в городе коренной житель, а кто недавно приехал?

– Да как-то так сразу и не вспомнишь. – Андрей Васильевич затянулся сигарой, довольно сощурился. – С год уже как из Москвы приехал почтмейстер с семейством. Говорят, проворовался сильно на прежней службе, но связи кое-какие сохранил, – добавил он заговорщицким шепотом. – Графиня Пичужкина уже года два как надзирает над здешним светским обществом. Вреда от нее, конечно, много, если вы понимаете, о чем я.

В ответ барон лишь молча кивнул. Еще бы ему не понимать, когда его персона – наипервейший объект для пересудов.

– Кто-то еще? – спросил он после недолгой паузы.

– Исаак Шпилер, ювелир, если мне не изменяет память, у нас не так давно, года два-три. Но на роль злодея он никак не годится: стар и дряхл, от такого даже девица отобьется.

Андрей Васильевич задумался, а потом хлопнул себя по лбу.

– Чуть не запамятовал! Господин Косоруков – тоже не из местных, два года только как на службе, а где до этого часа жил, чем занимался, я, по правде сказать, и не знаю.

А ведь мыслишка-то интересная! Во всех детективах главным злодеем оказывается тот, на кого бы никто и не подумал. Кто ж подумает плохое про начальника полиции, да еще такого деятельного и бравого, как Косоруков?! Надо бы поразмыслить над этим на досуге.

– Господин Косоруков не годится. – Барон взмахнул рукой, и дымок от сигары взвился к потолку затейливой сизой змейкой. – Слишком глуп.

– Глуп? – от неожиданности Андрей Васильевич закашлялся. – А что же, барон, по-вашему выходит, что на преступления способны только умные люди?

– На такие злодеяния – да, умные и хитрые. А Косоруков не только глуп, но еще и простодушен. Уж поверьте, я бы скорее заподозрил в преступлении графиню Пичужкину, чем его. Нет, не годится.

– А может, он не из нашего города вовсе? – вдруг подумалось Андрею Васильевичу. – От нас до N-ска всего-то десять верст!

– Из N-ска, говорите? – барон погладил аккуратную бородку. – Не думаю. Больно хлопотно, да и по дороге можно попасться кому-нибудь на глаза. Это кто-то из своих, Андрей Васильевич, и наш с вами долг – найти негодяя.

При слове «долг» Андрей Васильевич расправил плечи и втянул живот. До чего ж приятно иметь дело с разумным и понимающим человеком, таким, который видит в тебе соратника и единомышленника!

– Поймаем, барон, непременно поймаем! – заверил он и затянулся сигарой.

Когда из тускло освещенного нутра маршрутки повалил народ, Громов опустил забрало шлема. Не то чтобы он боялся быть узнанным, просто сработал какой-то шпионский рефлекс. Следить за Анютой и малолетним Мэрлином Мэнсоном, который повсюду за ней таскался этим вечером, было несложно. Единственный момент, заставивший его поволноваться, случился у городской больницы. Поди узнай, каким из трех выходов они надумают воспользоваться. Но Громову повезло: вышли через ту же дверь, что и заходили. И вот теперь они здесь.

Мэрлин Мэнсон выбрался из маршрутки первым, помог выйти Анюте, зябко поежился и поднял ворот кожаного плаща. Вот ведь придурок – в такую сволочную погоду таскается в такой хлипкой одежке. Молодым лишь бы порисоваться, особенно вот таким, нестандартным, больным на всю голову. Громов в раздражении поморщился и тут же вспомнил, каким сам был всего каких-то десять лет назад…

…Гроза района, хулиган и потенциальный уголовник. А кем он еще мог быть при его-то собачьей жизни?! Бати нет, маманя пьет, не просыхая. В квартире постоянно какие-то вечно пьяные мужики – бомжеватые, немытые, вонючие. Из еды только водка и, если очень сильно повезет, банка шпротов. А в школе сытые, жизни не видевшие одноклассники, для которых он, Стас Громов, в одежках с чужого плеча, с цыпками на руках, стыренной в магазине пачкой сигарет в одном кармане и потрепанным блокнотом с карандашными набросками – в другом, точно инопланетянин. А еще учителя, которым он как кость в горле.

Его бы, наверное, забили, стерли с лица земли вечным презрением, если бы очень рано, лет, наверное, в десять, Стас не понял, что боятся не только сильных, но и злых. Он стал злым, вот по-настоящему злым, таким, что даже маманькины дружки предпочитали с ним не связываться, обходили стороной, а уличная шпана как-то очень быстро почувствовала его звериную суть, приняла в стаю, сделала вожаком.

Вот только когда Стас оказался на самой вершине той убогой иерархической лестницы, которую инспектор по делам несовершеннолетних называл уличной преступной группировкой, так сразу что-то разладилось в его простой и понятной жизни. Захотелось вдруг не хороших шмоток, красивых телок и дорогого пойла, а чего-то совершенно особенного, такого, что не купишь на украденные или отобранные у тех, сытых и благополучных, деньги. Совершенно особенное жило в одном с ним дворе, ходило в смешном джинсовом комбинезоне, заплетало длиннющую, до самой талии косу, смешно морщило конопатый нос и вздрагивало от брошенных вдогонку злых слов. Стас, как ни старался, а не мог понять, что же в девчонке такого необычного. Мало того, что малолетка, лет на пять моложе его самого, так еще и далеко не красавица. Обычная, никакая, из другого, недоступного мира…

Стас очень хорошо запомнил тот вечер, когда попытался силой вломиться в мир малолетки Анюты Алюшиной. Он вломился и едва не разломал… Уже сжимая тонкие плечи посиневшими от холода руками, впиваясь злым поцелуем в ее мягкие, плотно сжатые губы и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на дне ее испуганно расширенных зрачков, он вдруг понял, что так нельзя, что чудо нельзя взять силой, его либо дают тебе в дар, либо не дают, и тогда уж ломай – не ломай… Мысль эта была такой острой и такой холодной, что Стас почувствовал просто физическую боль. Боль, а еще злость на судьбу, которая одним дает все, а другим ничего, на девчонку-малолетку, которая видит в нем зверя, но продолжает смотреть прямо в глаза, на своих пьяных дружков, которые вообще ничего не чувствуют и оттого готовы на все.

Она упала, когда Стас ее оттолкнул, рухнула коленями в подернутую тонким ледком лужу. В тот момент, когда тонко и едва слышно хрустнула ледовая корка, что-то хрустнуло и у него в душе. Он не стал в одночасье хорошим парнем, но твердо усвоил, что для того, чтобы остаться человеком, нужно что-то менять.