Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Во-вторых, женщина без головы. Над плечами у нее возвышался обрубок шеи, покрытый коркой спекшейся крови, выше только пустота.
В-третьих, свою голову она несла в прозрачном целлофановом пакете, свисавшем из ее левой руки.
В-четвертых, голова – Дрюня твердо был в этом уверен – смотрела на него сквозь пленку мутными, но все ж таки внимательными глазами, зрачки которых двигались.
Дрюня трусливо оглянулся и увидел безголовую со спины; она удалялась по улице.
Пришел настоящий страх и какая-то совсем уж нелепая обида – на то, как подло поступила с ним жизнь, подбросив ему страшное и ни с чем несообразное явление в виде этой женщины с головой в пакете.
Дрюня расплакался, пустив скудные малодушные слезы. Шел вперед и с подвыванием плакал и от страха, и потому, что идет сейчас вглубь ущелья, а развернуться и пойти назад боязно, ведь там – она! И что если ущелье выпустит ему навстречу еще что-нибудь не менее страшное? Или затянет в себя и не отпустит, присвоив его себе как безвольную вещь?
Кое-как оценив страхи и риски с обеих сторон, он все-таки нашел силы развернуться и торопливо двинулся в обратный путь.
Он уже миновал несколько пар домов, стоявших слева и справа, и прошел через легкую излучину улицы, когда впереди показалась давешняя безголовая женщина. Она отворила калитку, видимо, не запертую, и вошла в один из дворов. Дрюня видел, как идет она по двору, как подходит к дому и, открывши входную дверь, исчезает внутри.
Дрюня замедлил шаг. Проходя мимо дома, куда вошла безголовая, он смотрел не на дорогу перед собой, а на дом. В окнах мигали новогодние цветные огоньки, слышалась негромкая музыка, приятный легкий джаз. И когда Дрюня уже прошел мимо, раздался крик – вопль ужаса. Непонятно: мужской, женский или детский. Кричали в доме. Дрюня тут же остановился и развернулся к дому. В этот миг оборвалась музыка, и окна потемнели. Ослепшие, они косились на Дрюню с угрозой. Дом, только что живой, теплый, наполненный прелестью близкого праздника, стал мертв и холоден. Входная дверь приоткрылась, но не вышел никто на порог. В движении этой двери почудилась Дрюне злая усмешка чудовища, которое отчасти утолило голод, но было не прочь сожрать кого-нибудь еще.
Дрюня развернулся и во весь дух побежал прочь. Он перешел на шаг, лишь когда достиг людного места – автовокзала почти в самом начале улицы.
Пройдя автовокзал, он вышел на улицу Сипягина, свернул на Бирюзова, оттуда на Советов – центральную в городе. Можно было выбрать маршрут и покороче, но он старался идти там, где больше людей.
Пока добирался домой, много странностей встретилось по пути. Разум его теперь не притормаживал с осознанием зловещего абсурда, но схватывал все на лету, словно бы после безголовой женщины перед ним открылась новая дверь восприятия. Сквозь проем этой двери наблюдал Дрюня жутковатые явления, попадавшиеся навстречу.
Мужчина в плаще и шляпе, у которого лицо было на затылке, а затылок, заросший волосами, – на месте лица.
Девочка с птичьим клювом телесного цвета вместо носа и рта.
Белая кошка с жабьей головой, покрытой редкой шерстью, из-под которой просвечивала зеленая кожа рептилии; гибрид проводил Дрюню холодным злобным взглядом, сидя на подоконнике в окне первого этажа дома, мимо которого шел Дрюня.
Тварь, перелетевшая с рекламного щита на дерево, похожая на медузу с пучком прозрачных щупалец, колыхнувшихся под ней, и с кожистыми крыльями летучей мыши.
Толстая женщина в собачьем ошейнике, с затравленным взглядом и двумя большими сумками, откуда торчали кости с остатками мяса; за ремешок, прикрепленный к ошейнику, вел толстуху шагавший впереди карлик со сморщенным лицом старца, ростом с пятилетнего ребенка.
Дрюня, проходя мимо, завороженно смотрел на все эти нелепости. Сердце отчаянно колотилось. Он старался внешне ничем не выдать, что видит все это, где-то в глубине себя понимая: видеть такое нельзя, и всякий, кто видит, находится в опасности. И все-таки не спешил сесть в автобус или троллейбус на ближайшей остановке, а продолжал идти пешком, ожидая новых зрелищ.
Огромный жирный человек, стоя у припаркованного к тротуару черного минивэна с тонированными стеклами, сделал Дрюне глазами едва заметный знак – давай, мол, ко мне! – и оскалил в улыбке широченный рот с мелькнувшими меж губ настоящими звериными клыками. Мурашки поползли по коже, когда Дрюня увидел эти клыки.
Сумерки, собираясь на земле, в самых темных нишах и углах, перетекали вверх, словно сажа над зловонным костром, и уже почернело небо, закопченное землистыми тенями. Повсюду загорались огни. Веселые, яркие, цветные – они рассеивали тревогу, но лишь отчасти. А в некоторых праздничных огоньках Дрюне чудились горящие глаза выжидающих неведомых тварей – голодных сумеречных охотников.
На автобусной остановке «Улица Серова» стояли сиамские близнецы: единые до пояса, выше они разветвлялись на двух человек, словно буква игрек. Дрюня, слегка уставший, тоже встал на остановке, раздумывая – не дождаться ли ему транспорта? Или все-таки пойти дальше пешком? Он очень любил долгие пешие прогулки. Пока решение не пришло, посматривал на близнецов.
Прислонив к уступу, ограждавшему остановку, обе свои трости, неловко, всеми четырьмя руками, мешавшими одна другой, близнецы пытались расстегнуть ширинку на брюках. Вскоре они одолели все пуговицы, чуть приспустили штаны и начали ковыряться у себя в паху. Наконец из расстегнутых брюк вывалилась какая-то безобразная опухоль. Присмотревшись, Дрюня понял: то не опухоль – а человеческое лицо, щеки и подобие подбородка покрыты редкими и длинными волосами, завившимися в мерзкие кольца. Глядя перед собой выпученными полоумными глазами, оно распахнуло рот и начало блевать на асфальт под ноги близнецам. Вся фигура стояла, неловко покачиваясь, расставив чуть согнутые в коленях ноги, напоминая уже икс, а не игрек, пока изо рта меж ног выплескивались белесые сгустки рвоты, в которых, показалось Дрюне, извиваются длинные темные черви.
Когда подъехал автобус, близнецы не сдвинулись с места, Дрюня же вошел в украшенный праздничными гирляндами салон.
Дома Дрюня решил пока никому ничего не рассказывать про то необычное, что увидел сегодня. Он жил с мамой, отчимом и младшим братом, которому в ноябре стукнуло двадцать четыре. Своих близких Дрюня очень любил и не хотел их ничем огорчать, а такие известия – что по улицам бродят чудовища – несомненно, расстроили бы всякого.
Зато дома – с облегчением и удовольствием почувствовал Дрюня – предновогодняя атмо-сфера не имела никаких изъянов.
Елки, правда, не было, зато мохнатые и блестящие гирлянды вместе с цветными лампочками, стеклянные елочные украшения разных форм и сосновые веточки висели в доме повсюду. Пес Морфей, здоровенный, как теленок, черной масти, с блестящей гирляндой вместо ошейника, возбужденный и радостный, прыгал вокруг Дрюни; лапы, скользя, разъезжались по плитке пола. Мама, Элеонора Юрьевна, хлопотала на кухне, поцеловала Дрюню в щеку, сунула ему на пробу ложку не пойми чего, он послушно проглотил – вкусно-то как! А меж тем, в бессмертных советских аудиоколонках S-90, установленных в смежной с кухней гостиной, пел чей-то тоже советский, позабытый ныне голос. Мама у Дрюни была фанатка качественного звука и старых советских песен, собирала редких, по нынешним временам, исполнителей вроде Юрия Хочинского, Гелены Великановой, Леонида Кострицы, Сергея Мамырева, Галины Фотеевой, Ирины Бржевской, чьих имен не ведал уже почти никто.
Из кухни Дрюня прошел в коридор, соединявший три комнаты, в которых обитала семья: сам Дрюня, отчим Стас с мамой, и брат Сергей. С братом, с недавних пор, жила его девушка Женя, милая, но слишком уж переменчивая: временами порывисто-восторженная, временами заторможенная и отстраненная.
Из комнаты брата сквозь дверь сочился старый добрый Black Sabbath. Над липким торфяным болотом засасывающей музыки туманом вился плаксиво-инфернальный голос Оззи Осборна. Дрюня хард-рок не жаловал, у Black Sabbath ему нравились только клавишные инструменты – синтезатор, фортепьяно и меллотрон, – а мрачная жесткая электрогитара раздражала его. Дрюня был сторонник мягкой таинственной музыки с тягучими, как мед, гитарными соло.
В комнату
