Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Господи, как захотелось мне в тот миг закричать и проснуться. Нервы не выдержали, я закричал. Но крик не помог, не выдернул меня из кошмара, не перенес на твердую почву – лишь опустошил.
– Думал, я тебя благодарить буду за молитвы? – произнесла фигура.
Она стояла совсем близко, и мне было видно, как в ее промежности, в опрокинутом вершиной вниз треугольнике черных волос, ползают жирные белесые черви.
– На благодарность рассчитывал? Так я тебя отблагодарю!
Она нагнулась и, подхватив содранную кожу, ловким движением расстелила ее на полу. Села на нее и поманила меня к себе.
Словно заколдованный, я опустился рядом с нею, сел на Софьину кожу. Привидение обвило меня холодными руками за шею, поцеловало в уста. Так страшен и сладостен, так холоден и в то же время жарок был поцелуй, что все мое тело пронзила дрожь. Не помню, чьи руки – мои или мертвеца – срывали с меня одежду. Я словно падал в омут и камнем шел ко дну.
Раз за разом целовала она меня, и во время особо страстного поцелуя, когда язык ее извивался у меня во рту, будто щупальце спрута, почувствовал я, как в меня переползает из нее трупный червь – через рот в горло и оттуда в самое нутро. И вместе с этим червем словно бы вполз в меня диавол. Да оно так и было: диавол поистине проник в меня тогда. Чувствуя, как этот червь копошится у меня внутри, я обезумел. Казалось, я вспыхнул факелом. Все горело во мне. Схвативши вдовицу за плечи, я грубо прижал ее к покрывалу из кожи, навалился, будто зверь на добычу, и овладел ею.
Самое кошмарное и мерзкое было в том, что плоть моя чувствовала, как внутри ее лона извиваются черви. Прикосновение к этим скользким червям доставляло мне неистовое наслаждение.
Кожа покойницы покрывалась трупными пятнами, нагнаивалась и тлела. Всякая миловидность, бывшая в лице вдовицы и телесных формах, стремительно таяла, будто ветер сдувал ее. Но меня это не останавливало – напротив, сильнее распаляло. И, когда наслаждение достигло наивысшего пика, я увидел, что подо мной шевелится в сладострастных корчах омерзительный, почти разложившийся труп.
Скитский послушник Тенетников Константин Львович был обнаружен в своей келье в состоянии совершенно невменяемом. Скорчившись, он лежал на полу, обнаженный, закутавшись с головой в чудовищное покрывало из содранной человеческой кожи. Когда принялись эту кожу с него стаскивать, он цеплялся за нее руками, бормоча:
– Софьюшка, прости меня, прости, ради Бога! Софьюшка, милая, прости!
Было установлено, что кожа, как и утверждал обезумевший Тенетников, принадлежит девице Волоцкой, Софье Алексеевне, дочери генерал-лейтенанта Алексея Дмитриевича Волоцкого, скоропостижно скончавшейся в родовом поместье, в селе Осанино Грязовецкого уезда Вологодской губернии. За семнадцать дней до происшествия с Тенетниковым она отошла ко Господу от последствий некогда с ней приключившегося сильнейшего нервного расстройства, перешедшего в паралич. Раскопав ее могилу на семейном кладбище, обнаружили, что останки Софьи Алексеевны почивают в гробу без кожи.
Заподозрить в надругательстве над телом усопшей послушника Тенетникова, неотлучно пребывавшего в монастырском скиту, более чем в тысяче верстах от поместья генерала Волоцкого, не представлялось возможным. Тенетников даже и не знал о смерти девицы Волоцкой, о чем его никто не удосужился известить. Убитые горем родители почитали Тенетникова виновником нервного расстройства, поразившего их дочь после размолвки, и не сочли нужным извещать юношу о кончине Софьи.
По словам самого Тенетникова, кожу с тела девицы Волоцкой сняла некая страшная мертвая вдова, имени которой он не знал. Не будучи извещен о смерти Софьи Алексеевны, Тенетников считал, что кожа была содрана с нее заживо. Это заблуждение, похоже, и явилось основной причиной его помешательства.
Каким образом кожа попала к Тенетникову – кто на самом деле снял ее с тела, кто доставил в скит, – все это осталось загадкой, ответ на которую так и не был найден.
Рассказы Тенетникова про мертвую вдову выглядели не иначе как болезненным бредом, плодом умственного расстройства. Эту вдову Тенетников называл блудницей и самоубийцей. Говорил, что бездна обвенчала его с ней. Также говорил, что вдова понесла и вот-вот родит от него; мертвые, дескать, вынашивают куда быстрее живых. А почившая Софья Алексеевна якобы обещалась быть восприемницей для их чада. Дитя воспитают по всей строгости законов загробной тьмы, что в свое время это дитя будет явлено миру. После чего весь мир сойдет с ума и добровольно отправится в бездну, врата которой откроются повсюду. Мертвецы восстанут из праха земного и займут опустевшие города, покинутые людьми. Но не смогут поместиться на Земле, не достанет места. Тогда мертвецы построят железные летательные машины и отправятся к Солнцу, заселят его, и Солнце, от обилия мертвецов на нем, почернеет. А раскаявшиеся из числа живых, сбежав из бездны, вернутся обратно, проклиная загробный мир, но на поверхности земной встретит их ледяная тьма, полная кошмарных существ, которые вышли из недр смерти, дабы наполнить Землю. Увидят беженцы из загробного мрака в черном небе черное Солнце с черной Луной. И уже никому не дано будет отличить мир земной от бездны преисподней.
По течению Обратного года
Глава первая
Чудовища уже здесь
Во второй половине дня на улицах чувствовалось особенное оживление, восторженная суета, приятный предпраздничный зуд, но загустевали сумерки – и проступала тревога. Она ползла из каких-то микроскопических щелей обыденности, словно случилось нечто, еще неосознанное, но уже непоправимое. Как будто капельки яда упали в чашу праздничного напитка, и дымчатые нити отравы растекаются в ней.
Дрюня, тридцатипятилетний дурачок, светлая душа, лучший друг всех городских существ, что статусом ниже человека, но выше насекомых, шел по улице Чайковского, с улыбкой разглядывая дома и людей, попадавшихся навстречу. Любил он этот предновогодний день, последний в декабре, любил и улицы вроде Чайковского, что начинались едва ли не в самом центре города или даже прямо в нем и уходили в диковатую западную окраину, гористую, лесистую и таинственную. Кроме Чайковского, такими улицами были еще Октябрьская, Грибоедова, Рубина и Новороссийской Республики, переходящая в улицу Красных Военморов. Каждая из них предлагала почти волшебное путешествие для всякого, кто решит пройти их от начала до конца. Особенно любил Дрюня, когда очарование улиц сочеталось с другим очарованием – предновогодним, и одно волшебство намазывалось поверх другого, как джем на сливочное масло; вот тогда и рождалась неповторимая атмосфера, окунуться в которую можно лишь раз в году.
Но сейчас Дрюня чувствовал в атмосфере непонятный изъян – темную червоточину, которая ширилась и углублялась, внушая беспокойство, впрочем, пока еще легкое.
Дрюня уже миновал предпоследние дома и проходил мимо последних, за которыми улица превращалась в горное ущелье: там смыкались кроны высоких деревьев, чьи голые ветви казались снизу трещинами, покрывшими небо, до сих пор светлое в этот час.
Навстречу шла женщина. Она выходила из ущелья, которое, чем дальше от последних домов, тем становилось все более непролазным. Дрюне отчего-то сделалось жутковато – отчего, он и сам не понял. Обычно он не разговаривал с незнакомыми прохожими, но сейчас заговорил в каком-то смущении, разогретом на легком огоньке страха.
– Здравствуйте! С наступающим вас! – сказал он женщине, сдобрив натужное приветствие лживой улыбкой.
Та молча прошла мимо.
Дрюня испуганно шел вперед, его несла инерция, и он уже понял, чем же был встревожен, какова причина внезапной жути, налипшей на сердце. В необычных ситуациях Дрюня с задержкой анализировал факты и сопоставлял детали. Вот и сейчас он запоздало складывал, одна к одной, все странности этой мимо прошедшей женщины.
Во-первых,
