Домой приведет тебя дьявол - Габино Иглесиас
– Нелегалы гребаные.
Эти слова раздались где-то за моей спиной. Они ворвались в шум в моей голове и начисто пресекли все мои прочие мысли. Расовое унижение всегда оказывало на меня такое действие. Это как если бы кто-то в церкви проорал «я имел вашу мать». Мысль о том, что кто-то думает, будто определенный цвет кожи или место рождения делает тебя хуже или лучше, чем все остальные, показывает уровень глупости, который моя голова не в состоянии представить. Как это ни печально, именно такой бездонной глупостью я был окружен со времени моего возвращения из Пуэрто-Рико.
Я посмотрел на клиентов, сидящих за другими столами. Старик в синей рубашке в клетку и бейсболке с символом «Джон Дир»[176] сидел в одиночестве через стол от нас, он склонялся над тарелкой, заправлял вилкой в рот капустный салат. Его длинный искривленный нос и поза наводили на мысль о старой птице. За другим занятым столиком сидели трое. Все – крупные ребята. Двое из них толстяки, возможно, братья, – с одинаковыми каштановыми бородами и отступающими наверх линиями волос. Третий был тощим парнем со слабым подбородком, который каким-то образом переходил в шею. Все они были одеты как строительные рабочие: рубашки с длинными рукавами, большие ботинки, покрытые грязью, краской и цементом, и джинсы, которые своими пятнами самого разного происхождения напоминали камуфляжную одежду.
– Расслабься, – сказал Хуанка.
Я посмотрел на него, и вдруг игнорировать и дальше его татуировку на лице стало невозможно. Как и изображения, покрывающие его руки.
Когда проводишь время с кем-то, выделяющимся из других, длительный контакт с необычностью этого человека начинает эту необычность скрадывать, а его отличия, такие очевидные при первом знакомстве, становятся частью твоей реальности. Хуанка внешне был олицетворением гангстерского насилия, но я перестал замечать его акцент, его постоянные переходы на спанглиш, его набор татуировок на руках, шее и части лица, которые делали его ходячим клише из какого-нибудь говеного боевика, где хороший – всегда мускулистый белый парень с золотым сердцем.
– Они даже не с тобой говорят, чувак, – сказал Хуанка. – Ты ведь не нелегальный работяга из Мексики, верно? Брайан сказал, что ты пуэрториканец – латинос.
Он улыбался искренней улыбкой простого смуглокожего человека, признающего уникальную непохожесть смуглокожего ни на какого другого.
– Да, но эти с…
– Не обращай на них внимания. Все в порядке. Esos güeyes se pueden ir a chingar a su madre. Nosotros tenemos cosas más importantes que atender. Tenemos[177].
– Вы уже выбрали?
Я посмотрел на официантку. Она принесла три пластмассовых стаканчика с ледяной водой в одной руке, а другой раскладывала столовые приборы, завернутые в салфетки.
– Сэндвич с копченой свининой и картофельный салат на гарнир для джентльмена, который удалился в туалет… мне, пожалуйста, копченую индюшатину с постной грудинкой в одном блюде, а на гарнир салат из капусты и картошки, – сказал Хуанка.
– А вам? – в ее голосе не слышалось особой любезности.
– Мне то же, что и ему, – сказал я, кивая на Хуанку. Она ничего не стала записывать, просто ушла.
Брайан вернулся к столику. Волосы у него были влажные. Глядя на него, я мог бы сказать, что этот человек пробудился наконец от беспокойного сна. Дрожь прошла по моему позвоночнику. Он перестал быть Брайаном, а превратился в человека, который, возможно, желает мне смерти.
– Заказ вы уже сделали?
– Сделали, – сказал Хуанка.
– Отлично. Значит, отсюда мы едем… к тебе домой? – спросил Брайан.
– Да, – ответил Хуанка. – Точнее, в дом моей матери. Я вам все расскажу об этом, когда поедим. Я не хочу здесь говорить о наших планах – вы меня понимаете?
Брайан задумчиво кивнул. Хуанка вернулся к своему телефону. Я вытащил свой, посмотрел на экран. Новая эсэмэска из больницы напоминала мне о моем долге. Я удалил ее и вошел в «Фейсбук». Прокрутил фотографии, статьи и всевозможные обновления, которые умудрялись не говорить ничего и говорить все, что вы хотели знать о тех или иных людях. Прокрутка помогла миру появиться и исчезнуть. Моей первой остановкой был аккаунт Мелисы. Я заглянул в ее папку с аватарками, промотал. Семь или восемь фотографий назад она взяла для аватарки фотографию, на которой она стоит перед искусственным прудом с золотыми рыбками и держит на руках Аниту. Аните на фото месяцев восемь, сплошные румяные щечки и яркие глазки. Мы тогда ездили на небольшую музейную экскурсию в Хьюстон и закончили наше путешествие в японском саду. Я хорошо помню эту фотографию, потому что улыбка Мелисы на ней ярче солнца. Но когда мы садились в машину, собираясь уезжать, двое мужиков в спортивной тачке остановились около Мелисы на парковке, и один из них, показав на нее пальцем, прокричал: «Смотри – мексиканка с девочкой-младенцем. Вот это я называю поломоечным набором с преемником наготове»[178]. С этими словами они уехали. Я огляделся – нет ли поблизости камня, чтобы бросить в них. Я был готов их убить. Я бы с удовольствием вонзил нож в того типа, который оскорбил моих ангелов, и смотрел бы, как он истекает кровью на дорожке, смотрел бы и улыбался. Я старался, как мог, чтобы убедить Мелису, что это происшествие – единичный случай, но она сталкивалась с такими вещами и раньше и знала, что и в будущем их не избежать. Я обнимал ее, говорил, что некоторые люди просто шваль, что добрых людей гораздо больше. Когда человеку, которого мы любим, больно, ложь – самая простая вещь в мире. Как и насилие.
Мне стало невмоготу и дальше перебирать воспоминания, и я вернулся к просмотру жизней других людей, но тут тоненький голос у меня в затылке напомнил мне, что я трус, потому что не позвонил Мелисе и не
