Лев Овалов - Рассказы майора Пронина
Начальник школы подошел к Пронину.
– Товарищ майор, что будем делать дальше?
– А кто командир этой машины? – спросил Пронин.
– Товарищ Стешенко! – вызвал начальник школы одного из командиров.
Коренастый насупленный Стешенко подошел к Пронину.
– Здравствуйте, товарищ Стешенко, – сказал Пронин. – Вы понимаете, что вам грозило? Вы поднялись бы сегодня на своей машине, и в воздухе ваш бортмеханик прехладнокровно бы вас убил, а ваш непрошеный пассажир занял бы ваше место. Он знает так много, что, надо полагать, знаком и с авиацией. Угнали бы они машину или не угнали, это еще неизвестно. Но, ежели бы угнали, была бы разглашена военная тайна, а вас, хорошего боевого летчика, посчитали бы изменником и перебежчиком. Вам понятно, товарищ Стешенко?
Стешенко молчал.
Все внимательно прислушивались к словам Пронина.
– Пойдемте в штаб, – просто сказал он. – Надо с этим заканчивать…
Он неопределенно повел рукой в воздухе.
Все гурьбой пошли по аэродрому, окружив незнакомца и Авдеева.
Незаметно рассвело. Розовые полосы побежали по небу. Щебетали невидимые птицы. Начинался день.
– Часовые у колодца поставлены, – нервничая, сказал начальник школы. – Надо вызвать бактериологов и сделать обеззаражение.
– Сейчас мы посоветуемся, – ответил Пронин и добавил громко, так, чтобы слова его донеслись до незнакомца, – а пока пусть часовые никого не подпускают к колодцу.
Незнакомца и Авдеева подвели к зданию штаба, ввели в комнату.
– Садитесь, – сказал Пронин незнакомцу.
Тот сел.
– Вы скажете нам, кто вы такой? – спросил Пронин.
– Нет, – сказал незнакомец.
Вдруг солнце брызнуло сквозь стекла, заиграло на стенах и осветило моложавое и почему-то знакомое Пронину лицо…
– Подождите-подождите! – воскликнул Пронин. – Мы же с вами встречались…
И ему вспомнился голодный Питер, лесные сугробы, темные шахты, и… Пронин узнал незнакомца.
– Конечно, мы с вами встречались, – уверенно повторил Пронин. – В девятнадцатом году вы были лейтенантом, но за это время, вероятно, повысились в чине… Не правда ли, капитан Роджерс?
– Майор Роджерс, – холодно поправил незнакомец.
– Ну, тем лучше… – обрадованно сказал Пронин. – Значит, мы с вами в одном звании, и я рад встретиться с вами, майор Роджерс.
Роджерс промолчал, взглянул на графин с водой, стоящий на подоконнике, с минуту подумал, потянулся к воде, но Пронин перехватил этот взгляд и еще раньше схватил графин за горлышко.
– Надеюсь, вы не захотите подражать Бурцеву? – спросил Пронин.
– Нет, я солдат, – жестко сказал Роджерс. – Я просто хочу пить.
– Одну минуту.
Пронин перегнулся через подоконник, вылил воду на землю, с пустым графином подошел к начальнику школы и попросил: – Пошлите, пожалуйста, кого-нибудь к колодцу за свежей водой.
Начальник школы с недоумением посмотрел на Пронина и неуверенно протянул кому-то графин.
– Сходите…
– Вероятно, в своей разведке вы лучший специалист по русским делам? – обратился Пронин к Роджерсу.
– Да, я разбираюсь в них, – согласился Роджерс.
– Вы хорошо знаете Россию, – сказал Пронин.
– Да, я знаю ее, – согласился Роджерс.
– А что такое «ипостась», вы знаете? – спросил Пронин.
– Нет, – сказал Роджерс. – А что такое «ипостась»?
– А это – несколько лиц одного бога в православной терминологии, – объяснил Пронин. – Вот вы являлись мне в разных ипостасях. Учителем из псковской деревни, красноармейцем с заставы, собирателем сказок, водопроводчиком и туристом, садовником и похитителем документов… Помните?
– Помню, – сказал Роджерс.
– Вы жадный человек, майор, – продолжал Пронин. – У нас, русских, есть хорошая поговорка о погоне за двумя зайцами. Документ ваш ничего не стоит. Самолет вам похитить не удалось. И, наконец…
Посланный вернулся и подал начальнику школы графин с водой.
Пронин налил в стакан воды и подал стакан Роджерсу.
– Прошу вас, майор. Вы хотели пить.
– Глупые шутки, – сказал Роджерс. – Вы можете меня расстрелять, но воды этой я не выпью.
– Боитесь попасть в яму, которую рыли другому? – спросил Пронин. – Как хотите. У нас принято прежде всего потчевать гостей. Но ежели вы отказываетесь, я сам утолю жажду. – И Пронин взял стакан, поднес к губам и с наслаждением, по глоткам, принялся медленно пить воду. Роджерс тупо глядел на Пронина…
– Что вы делаете! – крикнул Виктор. – Иван Николаевич!..
– Не волнуйся, – сказал Пронин, отставляя пустой стакан. – Неужели ты думаешь, я чувствовал бы себя спокойно, если бы знал, что где-то в нашей стране находится какой-то незнакомец с холерной вакциной. Во второй мой приезд в совхоз я сумел изъять ампулы с вакциной и заменить их ампулами, наполненными невинной мыльной водой.
Майор Пронин.
Родословная героя
Родословная литературного героя – это жизнь его создателя. Образ майора Пронина давно превратился в русскую песню – как говорится, музыка народная, слова народные, за роялем автор. Майор Пронин настолько прочно вошел в нашу речь как фольклорный образ, что даже странно представить себе, что этот персонаж был рожден писательской фантазией. В анекдотах, сложенных по схеме «встретились русский, англичанин и француз», но посвященных сыщикам, от нашей страны неизменно представительствует майор Пронин – наряду с Шерлоком Холмсом и комиссаром Мегрэ.
1
Лев Овалов – литературный псевдоним Льва Сергеевича Шаповалова. Кстати, в аннотациях ко всем книгам писателя неизменно указывалась его настоящая, дворянская, фамилия, а также имя с отчеством. К тридцатым годам Лев Овалов был, что называется, «известным писателем и литературным деятелем». Образцовая биография молодого коммуниста, участника Гражданской войны, вступившего в партию пятнадцати лет отроду, а до этого создавшего волостную комсомольскую ячейку в селе Успенском на Орловщине… Там писатель сполна повидал и кулаков, и диверсантов, и мнимых и явных шпионов – всех героев будущей советской остросюжетной прозы. В то же время он получил медицинское образование – и врачевал сельчан.
Что можно сказать о культурном контексте комсомольской юности Льва Овалова и его современников? Сразу вспоминается Багрицкий: «А в походной сумке – спички и табак. Тихонов, Сельвинский, Пастернак». Безусловно, оваловское поколение было «поэзиецентрично». Кроме молодых, авангардных авторов, подхвативших «музыку революции», в чести были и Некрасов, и собственно автор музыкального определения социальной бури – Александр Блок. Блок навсегда остался любимым поэтом Льва Овалова. Впоследствии майор Пронин и его верный оруженосец капитан Железное не раз упомянут Блока в своих беседах. В те годы Лев Сергеевич прилежно сочинял стихи, но не спешил с публикациями. На закате нэпа поэт внесет свой вклад в развитие советской детской поэзии, выпустив несколько книжек с задорными антимещанскими стихами для мальчиков и девочек. «Пятеро на одних коньках» – книжка с цветными картинками – стала любимым детским чтением 1927 года.
Были у революционного поколения и свои песни – песни революции и Гражданской войны. Повсюду звучало: «Смело, товарищи, в ногу…», «Вы жертвою пали…», «Вихри враждебные реют над нами…». Зачастую новые, революционные, слова Радина и Кржижановского приспосабливались к известным народным, шансонетным и классическим мотивам. После завершения Гражданской войны и образования СССР стране понадобилась своя, оригинальная массовая культура: песни, книги, кинофильмы, рекламный плакат. Овалов сотрудничал в рапповском журнале «Рост», затем в «Комсомольской правде». Создателей новой массовой культуры выручало революционное искусство, в переосмысленном виде были мобилизованы и традиции прежней России. Вместо безбожно устаревшего дореволюционного кино на экран были призваны горьковские босяки, не знавшие традиционных кинематографических фраков, манишек и пеньюаров. Появились и герои сатирических приключенческих лент – прохиндеи, увязшие в своих пороках, первым из которых признавалась мещанская любовь к денежным знакам. Новая советская массовая песня объединила традиции городского романса, оперетты, революционной песни и пестрого фольклора многонациональной страны. Братья Покрасс, Блантер, Дунаевский с одинаковым мастерством использовали традиционные русские, украинские, еврейские мотивы, а также новации заокеанского джаза.
В тридцатые годы Овалов был именно тем молодым специалистом, в которых нуждалась тогдашняя новая литература. Лев Сергеевич получил традиционное благословение патриарха – Максима Горького – и вошел в Союз писателей со дня его основания… Влиятельнейшие литературные журналы довоенного времени «На литературном посту» и «Литература и искусство» благосклонно отозвались на дебют прозаика – повесть «Болтовня». Сразу несколько критиков (в их числе – молодой Александр Бек) приветствовали нового пролетарского писателя и его героя, рабочего Морозова: «На примере Морозова вы чувствуете, как новое, социалистическое прет из всех щелей, преодолевает, выкидывает вон все старое, мелкособственническое и как оно формирует нового рабочего, нового классового человека». Овалова называли молодым писателем-пролетарием, но в этом определении была доля лукавства. Лев Сергеевич происходил из небогатой, но родовитой семьи. Уже под старость, в девяностые годы, он сообщал интервьюерам, сколько его родни – Шаповаловы, Тверетиновы, Баршевы, Кожевниковы – упомянуто в словаре Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона. По отцовской линии прямым предком Льва Сергеевича был профессор С.И.Баршев, один из столпов Московского университета времен толстовского классицизма. Профессор Баршев побывал и деканом юридического факультета, и ректором университета. Влиятельный, увенчанный лаврами господин. По материнской линии родственником писателя приходился знаменитый ученый, отец русской невропатологии, профессор А.Я.Кожевников. И все-таки в анкетах Лев Сергеевич писал: «Из рабочих». Дело тут не в диктате эпохи: сын сельской учительницы вполне мог честно написать: «Из служащей интеллигенции» – это не возбранялось. Но писатель вправе конструировать собственную биографию. Вместо Льва Сергеевича Шаповалова – Лев Овалов из рабочих. Это не конформизм, это творческий замысел, маска. Писатель выбрал для себя амплуа и соблюдал правила игры.
