Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Но сначала подошел к полкам, отодвинул старую занавеску. Увидел старых знакомцев: зеленые корешки собрания сочинений Некрасова, белые с красным — Маяковского, темные с золотом — Бунин, Куприн, Пушкин. А под ними, разновеликие, потолще и совсем тонкие, толпой известных и незнакомых фамилий.

Глаз его скользил, как палец хозяйки, останавливаясь у знакомых имен и названий. С нижней полки смотрели на него вишневые тома Брокгауза и Ефрона.

Покачал головой удивленно. Доставать ничего не стал, но решил окончательно — остается. Тем более, о еде и жилье можно не волноваться. А о нем, да кто о нем волнуется? Сейчас ему быть здесь, наверное. Даже наверняка.

— Здессссь… — шепотом в уши. Не подсказкой, а подтверждая принятое решение.

Натянул джинсы, футболку и пошел здороваться со «сладкой Ларисой».

В маленькой кухне, где свет из окошка рассыпался лоскутками по множеству кастрюлек и сковород, баночек и жестянок, хозяйка сидела, опять против света, с платком на плечах и держала книгу на коленях, помешивая ложечкой чай в большой металлической кружке. Для удобства сидения с книжкой, под ногами ее стояла маленькая скамеечка и было видно, что привычно и всегда так. И серая кошка, большая, гладкая, с острыми ушами, сидящая на узкой лавочке у стены, по праву смотрела в окно. Это ее место, и потому мисочка с кошачьей едой тут же, на скамье, рядом с цветной старой подушкой.

— Доброе утро, — сказал Витька, — а можно я вас сфотографирую? Вот как сидите?

И, не дожидаясь слов и кивка, убежал в спальню.

Из дверей сделал несколько снимков, целя по округлым бокам кастрюльного народца, порадовался сочному пару из огромной чашки и млеющему желтизной маслу на блюдце с щербатым краем. Женский силуэт слева. По волосам, что оказались не серыми, а просто русыми — медовый блик из четвертушки окна. А справа, по нисходящей, египетские уши кошки, с нежной на просвет кровью, сидит и, как хозяйка, читает, но не в книге, а в саду, откуда свет этот и кусок неяркого утра.

Обходя стол, вдыхая запах яичницы и мягкого хлеба, Витька ловил в кадр название книги, стараясь кошку не побеспокоить, наткнулся видоискателем на вытертые буквы «Борхес. Бестиарий вымышленных существ», и, удивляясь вкусам деревенской женщины, поймал, наконец, освещенное утренним светом лицо. Жесткое, обветренное, с глазами, утонувшими в мелких морщинах, с сильной проседью на висках, где волосы затянуты были небрежно в косу, и — рот с сухими губами, неяркими, в усмешке.

Отдернул от лица камеру. Было, как при быстрой ходьбе, когда вдруг на ровном для глаза месте, нога проваливается в ямку и голова кружится от неправильности увиденного.

Ничего подумать не успел, сразу и спросил:

— А Лариса?

Женщина улыбнулась, сверкнув мелкими золотыми коронками в уголке рта:

— Я и есть Лариса. Лариса Алексеевна. Мучить не стану. Дочку мою тоже Ларисой зовут, но она уже неделю в городе. Если она нужна, то нескоро будет.

— Да нет, я просто… Мне Яша, Яков Иваныч…

— Марфа, — сказала Лариса старшая кошке, — подвинься, не видишь, человек пришел завтракать. Вы ее извините, она кошка нравная, требует уважения. Но добрая. И умница большая. Если вас примет, будет защищать от чужих.

Витька присел рядом с Марфой. Покосились друг на друга. Он не знал, что в таких случаях говорят незнакомым умным кошкам, а Марфа вежливо понюхала руку с камерой и стала смотреть в окно. Как бы потеряв интерес, но одним ухом сторожа события за спиной.

— Яков Иваныч, к моему удовольствию, не все знает, что в поселке происходит. Как бы ему этого не хотелось. А вы ешьте, остынет.

Свет за окном размывался, синеву заволакивали жиденькие серые тучи. Еще полчаса назад крепко и пышно толкались в угол окна облаками, а вот стали таять, размазывая себя по небу. Блики в кухне померкли и волосы женщины потеряли медовый оттенок.

Витька положил камеру и взялся за яичницу. Есть хотелось, вчера о еде забыл, а ходил много. Сковорода, сунутая на стол без подставки, нарисовала на пластике черные разводы.

Лариса смотрела, как глотает, подхватывая с вилки, и запивает тут же горячим чаем, морщась, быстро жует. Положила раскрытую книгу на самодельную полку за локтем и стала намазывать куски хлеба маслом, подсовывая Витьке на фаянсовую тарелку. Он только кивал благодарно. Вытер куском хлеба опустевшую сковородку, откинулся к беленой стене.

— Спасибо! Очень вкусно!

— Ну уж, оголодали вы просто. Но — на здоровье. Пейте еще чай.

Витька пил, ел свернутые трубочкой блины с вареньем внутри. Марфа смотрела в окно, Лариса смотрела на гостя. Улыбалась. И он улыбался в ответ.

— Вы… Читаете… — вопрос оборвался и Витька поежился, подумав, вдруг обидится удивлению хозяйка.

— Да. Читаю. Я библиотекарем всю жизнь в доме культуры. Нет, еще была учителем в школе, но недолго и давно. Мне этих детей учить нечему. А вы, значит, гость Якова Иваныча…

— Ну, не совсем гость. Я вот… — он задумался. Пожал плечами, не зная, что и как рассказывать, но Лариса махнула большой рукой:

— Потом расскажете. Интересно, конечно, но никуда оно не денется. Мне вчера позвонили от него, предупредили, что поживете. Сказали — Виктор. А по отчеству?

— Николаевич, но можно и так.

— Если вас не смущает мой возраст, меня тоже можете по имени.

— Не смущает, — легко сказал Витька. Хозяйка нравилась ему. Было так, будто долго собирался приехать именно к ней, да не давали дела. Но вот, наконец, сидит и пьет чай. Отдохновение. Странно и хорошо.

— Витя, я поработаю в саду до обеда. Если что понадобится, приходите.

— А можно я вас там поснимаю?

Лариса рассмеялась, без кокетства и удивления. Взяла распластанную книгу, загнула уголок на странице и положила снова. Прикрыла салфеткой. И встала, накидывая на голову серый платок:

— Конечно. Приходите.

В проеме узких дверей остановилась, застегивая пуговицы на бесформенной растянутой кофте:

— Витя, вы какую книгу читали последней?

— Да я… — Витька вспомнил кучу рекламных проспектов на кухонном табурете и анатомический атлас, выпрошенный у девочек в лаборатории, — я все больше сейчас специальную.

И вдруг добавил:

— Простите!

Но тут же, метнувшись памятью в ту еще жизнь, размеренную и скучноватую, до татуировки, обрадовался по-школьному:

— Павича читал! Но дела и я его так и…

— Не страшно, что не дочитали. Понравился роман?

— Д-да…

— Попробуйте почитать Борхеса. Может, уже время.

Через минуту Витька вместе с Марфой смотрели через окно, как широкая и немного приземистая Лариса ходит по тихому саду, с ножницами в руке, осматривая облетевшие деревья.