Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

— «Волхвы», — вытянувшись в струнку, объявил аукционист, стоявший на подиуме за деревянной кафедрой с логотипом «Сотбис». Это был совсем еще молодой человек в безукоризненном костюме, чопорный, самоуверенный, если не сказать нагловатый. Коллеги говорили, что он подает большие надежды. — Лот девяносто четыре, створка триптиха Рейнхарта «Рождество Христово», считавшаяся утраченной и лишь недавно обнаруженная в Восточной Германии. Была пожертвована анонимным дарителем Детскому фонду.

На часах было без тринадцати минут восемь.

Шторм изучал взглядом аудиторию. Он все еще стоял у дверей, стиснутый в толпе покупателей, которым не досталось сидячего места. Взгляд его скользнул вдоль стены, затем принялся — ряд за рядом — изучать счастливчиков, расположившихся в креслах. Оставались еще девицы за телефонными стойками. Нет, Софии нигде не было.

— Начальная цена двадцать пять тысяч фунтов, — заученно бубнил аукционист, почти не разжимая губ. Его голос, гнусавый, нарочито невнятный, оказывал завораживающее действие. — Начальная цена двадцать пять тысяч, двадцать пять, есть двадцать пять, кто-нибудь предложит тридцать? Тридцать, тридцать тысяч по телефону. Тридцать пять. Есть тридцать пять тысяч.

События развивались стремительно. Шторм никак не мог определить, от кого исходят предложения. Он помнил — София говорила, что ее галерея, возможно, купит «Волхвов». Он попытался проследить за взглядом аукциониста, но молодой человек, казалось, смотрел в одну точку. И тем не менее он все видел, замечая малейшее движение в зале.

— Сорок, есть сорок тысяч по телефону.

По телефону. Шторм повернул голову направо — похожая на лебедя дамочка за стойкой, одетая в форменный кардиган, не отнимая от уха телефонной трубки, едва заметно повела пальчиком и вскинула бровь.

— Сорок пять тысяч, есть сорок пять тысяч, — скороговоркой трещал аукционист. — Сорок пять, есть пятьдесят тысяч…

На электронном табло мелькали зеленые огоньки. Пятьдесят тысяч фунтов, семьдесят пять тысяч долларов, сто десять тысяч дойчемарок, какая-то немыслимая сумма в иенах — что-то вроде восьми миллионов. Через две минуты Рейнхарт подскочил в цене вдвое. Было без одиннадцати минут восемь.

Аукционист сладострастно потирал ладонью свой молоток. Едва заметный поворот его подбородка заставил Шторма переключить внимание налево. Так и есть: очередной сигнал. Взмах тонкой белой руки, мерцание золотого браслета, и цена «Волхвов» снова подскочила. Шторм начал пробираться сквозь толпу за последним рядом кресел. Он хотел получше рассмотреть стоявшую у стены потенциальную покупательницу.

Теперь он видел ее в профиль. Нет, это была не София. Симпатичная блондинка лет двадцати. От сознания важности порученной ей миссии она даже надула губки, на высоком лбу — то ли от волнения, то ли от чрезмерно яркого освещения — выступили капельки пота.

Шторм уже хотел отвернуться, когда его осенило: эту девушку он видел в галерее — она исполняла обязанности секретарши.

— Пятьдесят тысяч — будет шестьдесят? — шестьдесят, шестьдесят тысяч. — Аукционист, надо отдать ему должное, умел разогреть аудиторию. — Итак, шестьдесят тысяч фунтов сзади. Шестьдесят тысяч.

Шторм краем глаза успел заметить взмах таблички с номером очередного участника торгов. Еще один претендент — на сей раз мужчина. Высокий, худощавый, в белом смокинге — и зеленых перчатках! Черные волосы, падающие на плечи. Тонкое, заостренное к подбородку лицо напоминает кошачью морду. Держится раскованно, непринужденно. В умных, проницательных глазах выражение благодушного любопытства. Шторм с первого взгляда понял, что именно за ним останется последнее слово. Он знал этот тип людей. Ему неоднократно приходилось бывать на аукционах, и он давно изучил скрытую психологию покупателей. Этот малый из тех, кто применяет тактику выжженной земли и никогда не берет пленных. Никаких сомнений относительно судьбы «Волхвов» не было — они достанутся ему. Разве что произойдет чудо и картину захочет приобрести министерство финансов США. У подружки Софии не осталось ни малейшего шанса; она просто была не в счет.

— Семьдесят, восемьдесят, восемьдесят тысяч, девяносто…

Вот те на! Зрелище становилось захватывающим. Цифры на электронном табло не успевали меняться. Даже Голливуд позавидовал бы такому динамизму.

Часы рядом с табло показывали без девяти минут восемь.

Шторм нашел глазами блондинку. Она начинала нервничать. Уголки ее пухлых губ удрученно опустились вниз, в глазах появилось выражение смятения и испуга. Шторм видел, как она растерянно моргает всякий раз, как человек в зеленых перчатках перебивает ее цену.

Она снова махнула рукой.

— Сто тысяч фунтов, — объявил аукционист и тут же поправился: — Сто двадцать пять от джентльмена в последнем ряду.

По залу прокатился ропот. Несколько голов повернулись — их обладателям непременно хотелось взглянуть на «джентльмена в последнем ряду». Шторм видел, как изумленно озирается помощница Софии.

Он улыбнулся, однако в следующее мгновение улыбка застыла на его лице — Шторм заметил на кардигане блондинки ту самую брошь, которую носила София.

Торги по-прежнему ограничивались треугольником: телефонная стойка, блондинка и мужчина в заднем ряду Виртуоз-аукционист полностью владел ситуацией; казалось, он физически осязает атмосферу зала. Словно в порыве страсти, он театрально откинул голову и плотоядно сверкнул глазами.

— Сто пятьдесят, сто пятьдесят, сто семьдесят пять, сто семьдесят пять тысяч, двести. Двести тысяч…

Шторм почуял неладное.

Было без семи минут восемь.

Зачем ей понадобилась брошка Софии? Неужели они все состоят в этой проклятой секте, о которой рассказывала Харпер? Безумие. Нет, этого не может быть. Брошь принадлежала матери Софии, и София никогда прежде не надевала ее. Может быть, блондинка просто одолжила эту брошь на время? На лбу у Шторма выступила испарина. «Что-то случилось», — звенели у него в ушах слова Харпер.

— Двести, двести, двести тысяч в последнем ряду. Кто больше? Кто предложит мне двести пятьдесят тысяч фунтов? Двести пятьдесят, двести пятьдесят…

Гул в зале нарастал. Барышня с лебединой шеей разрезала воздух ладонью, давая понять, что ее клиент вышел из игры. Оставались блондинка и зловещий тип в белом смокинге. Блондинка подняла дрожавшую, точно лист на ветру, ладошку.

— Есть двести пятьдесят тысяч — триста тысяч. Триста тысяч от джентльмена в последнем ряду.

Ропот не смолкал. Шторм начал торопливо пробираться к проходу.