Эгис Румит - Песня для Корби

За стеклом было пусто. Старик нагнулся к решеточке для переговоров.

— Есть кто-нибудь? — крикнул он.

Повисла долгая пауза.

— Что? — наконец, спросили его из неразличимой глубины помещения.

— Я ищу Крина, — объяснил дед.

— Второй этаж, — посоветовал невидимый дежурный, — двести пятнадцатая комната.

— За мной, — приказал старик. Корби замешкался. Сильно, как вчера, дед схватил его за плечо и потащил за собой. Лестница в два марша, такая же серая, как и все здесь, привела их на второй этаж. Корби с удивлением отметил, что здесь почти чисто. Они попали в нормально освещенный коридор с дверями из светлого дерева. Стало слышно, как где-то впереди истерично кричит женщина.

— Не мое! Подложили! И это не мое! Подложили!

Дед быстро нашел нужную комнату, постучал и приоткрыл дверь. Корби смотрел через его плечо.

Отдел был большой, разгороженный парой ширм. Напротив двери сидел мужчина в клетчатой футболке-поло и ел — но не пончики и кофе, как это бывает в сериалах, а желтый початок вареной кукурузы. Еще два лежали на тарелке перед ним. Посреди засыпанного бумагами стола стояла консервная банка с солью, а рядом с ней, будто странное второе блюдо, располагалась фуражка.

Старик откашлялся, и мужчина поднял голову. Корби узнал в нем оперативника Барыбкина.

— Крина можно увидеть? — спросил у него дед.

— Можно, — Барыбкин впился здоровыми белыми зубами в бок початка и с хрустом снял с него два десятка влажных желтых семян.

— Я не воровка! — снова послышался бабский вопль из коридора. — Подложили! Все подложили!

— Вот разошлась, — заметил любитель кукурузы. — У нее в сумочке восемь телефонов, а пинкод она знает только от одного.

Дед хмыкнул.

— Крин освободится и подойдет, — дожевывая, пояснил Барыбкин. — Вы там можете посидеть.

Он неопределенно махнул рукой. В коридоре было несколько железных лавок. Рябины поместились на лавку, ближайшую к двести пятнадцатой комнате. Взгляд подростка скользил по унылой обстановке: стоптанный желтый линолеум, доска объявлений с вложенными под мутное стекло листками гербовой бумаги, кофейный автомат в полутемной стенной нише.

— Суки! — верещала женщина. — Мусора! Суки! Мусора! Суки!

Корби на слух определил дверь, за которой бесновалась истеричка.

— Гнида ментовская! Тьфу! Тьфу! — Баба явно переключилась на кого-то одного. — Твоя мать шмарой была на зоне! А бахарем ее — сифилитик! Тьфу! Тьфу!

Прошло полчаса. Женщина все кричала. Появлялись и исчезали какие-то люди, хлопали двери, раздавались и затихали голоса. Воздух был густым и спертым. Дед вспотел и утирал лицо платком.

Корби чувствовал, что погружается в транс. Отделение полиции и компания деда неожиданно принесли ему тот покой, который он так безуспешно искал, пытаясь спрятаться от людей. Именно здесь было настоящее одиночество. Утренние видения больше не беспокоили его, и он старался о них не думать. Ему казалось, что если он не забудет о них, они сведут его с ума. Он сидел, свесив безвольные руки между колен, чувствовал под собой грубую железную лавку, смотрел на затоптанный пол и понимал, что ни одна вещь вокруг не взывает к нему. Наконец-то он был один.

Лишь какой-то слабый далекий голос, забытое щемящее чувство иногда прорывались сквозь пелену, окутавшую его сознание. Они шептали ему, что так не должно быть, что он еще жив, что он должен чувствовать. Он попытался разбудить себя, растолкать. «Ты нервничаешь, — напомнил он себе, — нервничаешь, как перед экзаменами или даже больше. Если ты не сдаешь экзамены, то отправляешься в армию. А если ты колешься на допросе, тебя сажают в тюрьму. Или не сажают? Хоть кому-то вообще есть дело до меня и этого дурацкого пистолета? А Ник и Ара? Они скажут правду, или прикроют меня? Вдруг они скажут правду?»

— Хватит трястись, — зашипел старик. — Напортачил, так хоть не будь трусом.

Корби только сейчас заметил, что однообразно подергивает рукой. Он перестал. Казалось, ожидание длится вечно. В какой-то момент дед встал и раздраженно заметил:

— Час прошел.

Корби не ответил ему. Старик снова заглянул в отдел и выразил свое возмущение Барыбкину.

— Обстоятельства, — ответил тот.

Двадцать минут спустя в коридоре появились Ара и его мать. Женщина увидела Корби с дедом и чуть ли не побежала им навстречу. Она была пожилой и пухленькой, с кожей в три раза светлее, чем у ее сына.

— Здравствуйте, — подскочила она к деду Корби. — Пожалуйста, скажите мне правду! Какую роль мой сын играл во всей этой кошмарной истории? Он никого не убивал? Он говорит, что Вы были там.

Старик удивленно поднял брови.

— Я пришел, когда мальчик был уже мертв, — ответил он. Корби понял, что его дед испытывает садистическое удовольствие, не отвечая прямо на вопрос женщины. Он поймал взгляд Ары, влажный и измученный.

— Мама, не надо, прошу тебя, — взмолился черный брат. — Успокойся.

Армянка повернулась к сыну.

— Как я могу успокоиться — после того, что ты сделал? — закричала она. — Как я могу тебе верить?

— Он никого не убивал, — пробормотал Корби. — Там были другие.

— И я это говорю, — подхватил Ара.

— О Господи, — выдохнула женщина. — Хоть одну заповедь ты не нарушил.

— Дайте срок, нарушит, — зло усмехнулся старик.

— С чего это Вы взяли? — вскинулась Арина мать.

— Дурная кровь, — ответил дед Корби.

Круглые щеки армянки вспыхнули от гнева.

— Я забыла, какой Вы человек. — Женщина поджала губы. — Пойдем, сын.

Она схватила Ару за руку как маленького, хотя тот был на полголовы выше ее, повернулась к двери двести пятнадцатой комнаты.

— Его там нет, — предупредил дед Корби.

Арина мать не послушала его и распахнула дверь.

— Это отдел убийств, да? — спросила она.

— А Вам кого? — поинтересовался оперативник. Он уже расправился с кукурузой и корпел над какими-то бумагами.

— А, а… кого? — Армянка растерялась и повернулась к сыну. — Ты помнишь, кого?

— Следователь Крин, — сказал Ара.

— Он занят, — ответил оперативник. — Вон люди сидят, ждут.

— Понятно, спасибо, — ответила женщина.

Она оттащила Ару к лавочке самой дальней от Корби и его деда. Снова ожидание. Корби нервно дергал рукой, ловил взгляды черного брата и задавался вопросом: с кем он? Он догадался, что Ара рассказал своей матери про бутылки с вином, но это ведь не значило, что он сдал Корби. Или значило?

«Нет, не значило, — решил Корби, — иначе бы его мама вела себя по-другому. Спасибо, черный брат. Ты все еще мой друг».