Ивановка - Юлия Михалева
Если он выживет, то изменится безвозвратно, и это при том, что и так-то был не таким – почти чужим для своих, почти своим для чужих. Что именно произойдет с ним, сказать сложно, но истории по Ивановке пойдут, безусловно, еще более странные, чем всегда.
Нет, не жалость. Хотя баба Дарья бы и порадовалась такому мотиву, но абсолютно точно нет. Но что тогда это, одновременно взывавшее теплым трепетом вдоль спины и ежившееся в животе? Определения Варя не находила – да и времени на раздумья не было.
– Ты пришла за мной? Ты заберешь меня? – с надеждой спросил Иван.
Варя прокусила себе руку чуть ниже ладони, на самом сгибе. Темная кровь неохотно вышла на поверхность. Иван слабо сопротивлялся, но все же проглотил капли, которые потекли ему в рот. И больше не шевелился.
Стянув рукав до пальцев, Варя вышла в коридор и сказала Фомину, что Иван уснул. Тот понимающе кивнул, хотя и близко ничего не понимал.
Горбатая делила палату с двумя соседками. Обе уткнулись в телефоны на своих койках: одна переписывалась, другая смотрела видео. Старуха, тоже перевязанная бинтами, с марлевыми повязками на щеках, не мигая, смотрела в потолок и казалась мертвой.
– Татьяна! – тихо позвал Фомин.
Больная перевела взгляд на вошедших и, заметив Варю, в ту же секунду ожила. Пытаясь подняться на постели, дергала рукой. Говорить она по-прежнему не могла, только кривила широко открытый рот.
– Ой, что это с ней? – встрепенулась одна из соседок больной.
– Татьяна! Это я, Фомин! Не узнаешь? – пытался успокоить староста.
Старуха пучила глаза, показывая ими на Варю.
– Пф! Пффф! Фффы!
На стене, как раз почти напротив ее койки, кто-то приделал зеркало. Широкая спина Фомина в него не смотрела, так что Варя встала у изголовья и наклонилась к старухе.
– Ыаааааа! – набравшись сил и воздуха, воскликнула она. Совладав с рукой, неловко тыкала ею в зеркало.
Фомин машинально обернулся, но даже значения не придал – бросился в коридор.
– Умирает! Умирает! – позвал на помощь он.
– Точно умирает! – подскочила с койки соседка.
Морщинистое лицо горбатой побагровело. Она захрипела, из уголка рта побежала струйка слюны. Варя присела на койку и нежно взяла старуху за руку.
– Потерпи, баба Таня, сейчас придет доктор, – ласково, как могла, утешала она.
Молодой черноглазый доктор, худой и взъерошенный, вошел в палату с медсестрой уже через пару минут – жаловаться на нерасторопность медиков горбатой бы не пришлось. Прикрикнув на медсестру из-за капельницы («Сказал же, прикатите из восьмой палаты!»), он сам вколол старухе два укола один за другим. Она обмякла. Сознание ее покинуло.
– Вот так навестили, – вздохнул Фомин.
Варя, качая головой, накрыла лицо ладонями.
– А что это у вас такое? – доктор заинтересованно коснулся ее руки. – Можно посмотреть?
Широкий рукав задрался, обнажив рану. Варя отдернула руку и поправила его.
– Совершенно ничего страшного.
– Тоже собака?
Варя помотала головой.
– Наша кошка.
– Это может быть бешенство.
– Нет, все в порядке, правда же. Я сама ее случайно прищемила.
Фомин отвлек его, расспрашивая про состояние больных, и Варя вышла на улицу. Ждала, разглядывая нечастых прохожих.
Потемневший Фомин, выйдя из больницы, и не смотрел на нее. Быстро направился к машине, как будто без Вари решил уехать. Но нет: все же обошел внедорожник и подсадил – разве что не так навязчиво, как раньше. И сам быстро прыгнул внутрь.
– Не думал я, что они так плохи, – признался он. – Скоро, видно, похороним. Вот внуку Татьяны испытание… Сперва мать, потом брат, теперь вот и Татьяна со дня на день… Совсем один останется в мире.
Варя понимающе поддакнула.
– И у нее жизнь непростая была, – Фомин закурил и неосторожно выпустил дым в салон. – Она ведь не родилась такой. Вместе с мужем в каменный карьер свалилась, он погиб, а она спину сломала. Говорили, что и жили они погано, пил, да бил, да по бабам ходил. Ребенок их младший, мальчик, погиб по отцовскому недосмотру. Дочь Татьяны молодой умерла, а про внука ты и сама знаешь.
Варя знала.
– Одни смерти, – заметила она.
– И не поспоришь. Что ж, сама говорила, что карта такая сегодня была, – вздохнул Фомин. – Но хоть никто не умер пока, и то уже хорошо.
Отчасти можно, конечно, сказать и так.
До самого дома бабы Дарьи больше не разговаривали, и коленки Варины Фомин больше не трогал.
– Да тебя за смертью посылать, – упрекнула баба Дарья с порога.
– Почти так и вышло, – бросив свой пуховик в углу, Варя не спешила проходить в кухню. Стояла рядом с Фоминым и потирала руки. Якобы так застыли – сапог не снять.
Фомин наконец-то разделался со сломанной молнией, водрузил свой необъятный влажный пуховик на вешалку и, переваливаясь, – половицы отчаянно взвыли – пошел к столу.
– Сейчас чаю налью, отогреетесь, – баба Дарья встала, повернувшись спиной к двери. – А я думала погадать кто едет. Погода-то, вон, наладилась, солнце светит.
– Но не греет, – староста тер красные замерзшие щеки.
Варя ловко выудила из кармана Фомина его телефон, выключила и сунула за пояс юбки.
Глава 11. Послания из прошлого
«М. Дудников» мысли излагал складно. Илья, пробегая тетрадь с чердака глазами, зацепился за большой фрагмент, не тронутый сыростью, и зачитался настолько, что перестал обращать внимание на противный запах старых бумаг.
«И Материнскую, и Великую ночь уже вовсю обсуждают. Как водится, начали сильно заранее, едва через лето перешагнули. Аккурат в Великую ночь мне сравняется двадцать четыре. Роман Андреич говорил, что я вместе с веком родился и потому меня ждет интересная судьба, не такая, как у других. А она и так всегда не такая, да только пока что от этого было не сильно и хорошо, даже когда я у А. А. и Р. А. жил. Кажется, вечность с тех пор прошла, как будто все в другой жизни происходило и не со мной вовсе.
Вспоминаю теперь, как сон, да еще и ни к селу ни к городу. Вот позавчера я с учетом был в нашей школе. И книги, а больше продукты считали. В классе начальном шел урок, и я заглянул в дверь. Смотрю, а учителька рисует на доске мелом букву и говорит детям: "Это "о", а теперь перепишите-ка ее в ряд до края листа". И прямо перед глазами встало, как меня самого Антон Алексеич грамоте обучал. А как он делал? Он ту же "о" в альбоме своем чертил,
