Кэрри - Кинг Стивен

– Что, сдрейфила? – спросил он, наклоняясь к ее лицу. – Я за тебя дергать не буду. По мне, так пусть эти ведра стоят там хоть до второго пришествия.

Гордимся, что учимся именно здеее-е-есь…

Внезапно из ее горла вырвался странный придушенный звук – то ли полувскрик, то ли полувздох, – и она, вцепившись в веревку двумя руками, дернула. В первое мгновение веревка пошла легко – Крис даже успела подумать, что Билли ее разыграл и никаких ведер на том конце нет, – затем она натянулась – рывок, и веревка вырвалась обратно, оставив на ладони тонкий след ожога.

– Я… – начала было она.

Музыка в зале пошла вразнобой и стихла. Кто-то, не обращая внимания, продолжал тянуть гимн, но спустя несколько секунд все замолчали. Наступила тишина, потом кто-то пронзительно взвизгнул, и снова ни звука.

Билли и Крис глядели в темноте друг на друга, оцепенев от содеянного, – уже не планы, не слова, теперь все уже сделано. Воздух в легких, казалось, застыл, как стекло.

А затем из зала донесся нарастающий смех.

Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого, и ощущение тревоги становилось все сильнее и сильнее. Сью стояла у газовой плиты, выжидая, когда закипит молоко, чтобы высыпать туда растворимый кофе. Она уже дважды собиралась пойти к себе наверх и переодеться в ночную рубашку и дважды почему-то останавливалась и подходила к кухонному окну с видом на холм Брикъярд и изгиб шоссе номер шесть, что вело к центру города.

Когда на крыше мэрии на Мэн-стрит вдруг панически завыла сирена, Сью даже не повернулась сразу к окну, а сначала выключила огонь под кастрюлькой, чтобы не убежало молоко.

Сирена на здании мэрии коротко взвизгивала каждый день ровно в двенадцать часов, но это все, если не считать сигналов сбора добровольной пожарной дружины, когда в сухой сезон, в августе и сентябре, загоралась вокруг города трава. Сигнал тревоги означал что-то серьезное, и в пустом доме завывание сирены казалось особенно жутким и угрожающим.

Сью медленно подошла к окну. Вой сирены то поднимался, то падал, снова и снова. Где-то вдали запели, как на свадьбе, автомобильные гудки. Из темного прямоугольника окна на нее взглянуло собственное отражение – огромные глаза, губы полураскрыты, – но спустя несколько секунд стекло запотело.

Неожиданно всплыло полузабытое воспоминание. Еще детьми, в начальной школе, они тренировались на случай воздушной тревоги. Учительница хлопала в ладоши и говорила: «Воет городская сирена», – после чего полагалось лезть под стол и ждать, закрыв голову руками, когда она даст отбой или когда вражеские ракеты разнесут тебя на мелкие клочья. И теперь слова учительницы прозвучали у нее в голове ясно и чисто, будто все эти годы они как в гербарии

(воет городская сирена)

хранились в аккуратном полиэтиленовом пакетике.

Самой школы не было видно, но далеко внизу, слева, где располагалась очерченная уличными лампами школьная автостоянка, светилась искорка, словно Господь чиркнул там своим огнивом.

(там же баки с мазутом для котельной)

Искорка помигала, затем вспыхнула ярким оранжевым факелом. Теперь уже школу стало видно – школа горела.

Сью бросилась к шкафу за плащом или курткой, но тут весь дом вздрогнул от первого раскатистого взрыва, и в мамином буфете жалобно звякнули чашки.

…и все случилось так неожиданно, что никто на самом деле даже не понял, в чем дело. Мы все стояли, хлопали и пели школьный гимн. А затем – я как раз стояла у преподавательского стола и смотрела на сцену – в ярком свете софитов мелькнуло что-то блестящее, металлическое. Рядом со мной были Тина Блейк и Сандра Джейкс, и, я думаю, они тоже это видели.

В воздухе вдруг расплескалось что-то красное. По венецианскому панно поползли густые потеки. Я почему-то сразу поняла, что это кровь, еще до того, как она пролилась на сцену. Стелла Хоран подумала сначала, что это краска, но у меня как будто предчувствие возникло – как в тот раз, когда моего брата сбил грузовик с сеном.

И Томми, и Кэрри облило с головы до ног, но ей досталось больше – будто ее взяли и макнули в ведро с краской. Она продолжала сидеть совершенно неподвижно. Группе, что стояла ближе к ним – «Джози-энд-Мунглос», – тоже перепало: брызги летели во все стороны. У лидер-гитариста была белая гитара, и она вся оказалась в красных каплях.

Я сказала: «Боже, это же кровь!», и тут Тина завизжала – очень громко, на весь зал.

Все наконец перестали петь, и наступила тишина. Я сама даже с места не могла сдвинуться, стояла словно прикованная. Взглянула вверх, а там – два ведра, крутятся над тронами на веревке и колотятся друг об друга. С них все еще капала кровь. И вдруг они упали вниз, а следом веревка. Одно ударило Томми по голове, и звук получился громкий, пустой – словно гонг.

Кто-то засмеялся. Я не знаю, кто, но смеялись совсем не оттого, что вышло все весело и забавно, нет. Грубый, истерический, жуткий смех.

И в этот момент Кэрри открыла глаза.

Вот тут-то все и расхохотались. Я тоже. Боже, это… это было просто дико.

В детстве у меня была диснеевская книжка «Песня юга», и в ней сказка дядюшки Римуса про чумазейку. На картинке чумазейка сидела посреди дороги – один к одному негритенок: лицо черное-черное и огромные белые глаза. Так вот, Кэрри открыла глаза, и получилось то же самое: только глаза белые, а все остальное – густого красного цвета, да еще свет горел так ярко, что они казались просто стеклянными – ну прямо как этот комик, Эдди Кантор, когда он глаза вытаращит.

От этого-то все и засмеялись. Удержаться было невозможно. Тут либо дашь себе волю и расхохочешься, либо просто свихнешься, а над Кэрри привычно смеялись уже много лет. В тот вечер мы все чувствовали себя частью чего-то особенного, словно она на наших глазах воссоединилась со всем нормальным человечеством, за что лично я только благодарила Бога. И вдруг это. Этот кошмар.

Нам просто ничего не оставалось. Или смейся, или плачь – но кто за все эти годы хоть раз пожалел Кэрри?

Она, не шевелясь, глядела в зал, а смех становился все сильнее, все громче. Люди чуть не падали на пол, держась за животы, и показывали на Кэрри пальцами. Только Томми на нее не смотрел. Он сидел в кресле, повалившись набок, будто уснул. Однако сразу никто даже не понял, в чем дело: он и так был весь в крови.

А затем, в одно мгновение, лицо Кэрри словно… словно надломилось – не знаю, как еще это описать. Она закрыла лицо руками и встала. Ее качало, она споткнулась и едва не упала – тут все засмеялись пуще прежнего. Потом Кэрри… ну в общем, спрыгнула со сцены – как будто большая красная лягушка нырнула в воду со своего листа лилии. Она снова чуть не свалилась, но удержалась-таки на ногах.

Мисс Дежардин бросилась к ней, вытянув вперед руки, и она-то уже не смеялась. Но ни с того ни с сего ее вдруг повело в сторону и швырнуло об стену у края сцены. Очень странно все это получилось. Она не споткнулась, нет – выглядело это так, словно ее сильно толкнули, но там никого не было.

Закрывая лицо руками, Кэрри побежала сквозь толпу к выходу, и кто-то подставил ей ножку. Я не знаю, кто это сделал, но она растянулась во весь рост, оставив на полу длинный красный след, и странно так вскрикнула: «Ууф!» Я очень хорошо это помню, потому что рассмеялась еще сильнее. Кэрри поползла к выходу, затем вскарабкалась на ноги и выбежала из зала. Она пронеслась мимо меня, и я не могла не почувствовать запах крови – мерзкий запах, какой-то гнилой.

Кэрри сбежала по лестнице, перескакивая через ступеньки, и скрылась за дверями.

Смех постепенно стихал, но некоторые никак не могли успокоиться, икали и судорожно всхлипывали. Ленни Брок достал большой белый платок и вытирал глаза. Салли Макманус вся побелела, и казалось, ее вот-вот стошнит, но, не в силах сдержаться, она тоже продолжала хихикать. Билли Боснан просто стоял со своей дирижерской палочкой в руке и качал головой. Мистер Лаблин сидел на корточках рядом с мисс Дежардин и просил у кого-нибудь салфетку: у мисс Дежардин был разбит нос.