Фрэнсис Вилсон - Замок

Поездка была особенно тяжела для отца, который сидел на лавке, идущей вдоль борта грузовика. Машина подпрыгивала, болталась и дергалась на дороге, совершенно не предназначенной для колесного транспорта. И каждый толчок болью отзывался во всем теле старика. Магда видела, как он морщится и скрипит зубами от почти нестерпимой боли, но ничего не могла сделать. Лишь когда грузовик затормозил перед мостом, пропуская отару овец, девушка помогла отцу пересесть обратно в коляску. Не имея возможности видеть, что происходит снаружи, она делала все очень быстро, зная, что надо успеть, пока шофер нетерпеливо жмет на клаксон.

Всю остальную дорогу она придерживала коляску, чтобы та не каталась по всему кузову, одновременно стараясь не свалиться с сиденья сама, как только машина вновь тронулась.

Конвоиры лишь хмыкали, глядя на нее, но помочь и не думали. К тому времени, когда они достигли замка, Магда была вымотана не меньше, чем отец.

Замок… Что-то в нем изменилось. Он выглядел таким же ухоженным, как всегда, но, как только они въехали в ворота, девушка ощутила это — какую-то грозную ауру, даже воздух стал тяжелым и гнетущим, давил на психику и вызывал дрожь.

Отец тоже это заметил, потому что вдруг поднял голову и огляделся, как бы пытаясь разобраться в своих ощущениях.

Немцы, похоже, очень спешили, и в замке было полно солдат — одни в серой форме, другие — в черной. Двое в сером откинули задник грузовика, как только машина остановилась во дворе, и начали торопить их:

— Schnell! Schnell![1]

Довольно сносно зная язык, Магда обратилась к ним по-немецки:

— Он не может ходить!

Что в данный момент соответствовало истине — отец был на грани полного физического истощения.

Солдаты в сером не колеблясь залезли в кузов и аккуратно и быстро спустили на землю отца, вынесли коляску и все их вещи. Но через двор Магда везла отца уже сама. Следуя за солдатами, она чувствовала, как у нее за спиной сгущаются тени.

— Что-то здесь не так, папа, — шепнула она ему на ухо. — Ты чувствуешь?

В ответ он лишь слабо кивнул.

Она вкатила коляску на первый этаж сторожевой башни. Там их поджидали два немецких офицера, один в сером, другой в черном, стоя возле стола под единственной свисавшей с потолка лампой.

Вечер только начинался.

— Во-первых, — начал отец на великолепном немецком, отвечая на вопрос майора Кэмпффера, — это сооружение не является замком. Твердыня, или донжон, как еще называют такого рода сооружения, то есть последнее внутреннее укрепленное сооружение замка, последний оплот, где жил хозяин замка со своей семьей и ближайшим окружением. Это строение, — он сделал руками легкий жест, — совершенно уникально. Я не знаю, как его можно назвать. Для обычного сторожевого поста оно слишком изысканно и добротно построено, но при этом слишком мало, чтобы его выстроил уважающий себя феодал. Его всегда называли замком за неимением более подходящего названия, так что, я думаю, остановимся на нем.

— Мне наплевать, что ты думаешь! — рявкнул майор. — Меня интересует, что ты знаешь! Историю замка, легенды, с ним связанные, — короче, все!

— Нельзя ли с этим подождать до утра? — спросила Магда. — Отец очень устал и плохо соображает. Может быть, к утру…

— Нет! Мы должны выяснить это немедленно!

Магда перевела взгляд с блондинистого майора на второго офицера, темноволосого и плотного капитана по фамилии Ворманн, все время хранившего молчание. В глазах у обоих было то же выражение, что и у остальных немецких солдат. Теперь она могла его определить. Страх! Этими людьми владел страх. Офицеры и рядовые — все были смертельно напуганы.

— А в связи с чем, собственно, вас это интересует? — спросил отец.

Наконец заговорил капитан Ворманн:

— Профессор Куза, за неделю, что мы здесь находимся, убито восемь человек.

Майор уставился на капитана, но тот невозмутимо продолжал, то ли не замечая недовольства эсэсовца, то ли попросту игнорируя его:

— По одному человеку каждую ночь, кроме вчерашней, когда глотки были вырваны сразу у двух солдат.

Магда молила Бога, чтобы отец своим ответом не привел немцев в ярость. Но старик ни о чем подобном и не помышлял.

— Я далек от политических кругов и не знаю никаких группировок в этих краях. К сожалению, ничем не могу вам помочь.

— Политика здесь ни при чем, — заявил капитан.

— Тогда что же?

Казалось, слова капитана причинили старику боль.

— Мы даже не уверены, что убийца — человек.

Магде показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она увидела, что губы отца слегка приоткрылись, а потом расплылись в улыбке, отчего лицо его теперь напоминало лицо мертвеца.

— Вы верите в потусторонние силы, господа? Только потому, что не можете отыскать убийцу ваших людей и не желаете признать, что румынские партизаны обвели вас вокруг пальца? Если вам действительно нужен мой…

— Заткнись, жид! — громыхнул эсэсовец с неприкрытой яростью, шагнув вперед. — Единственная причина, почему ты здесь, единственная причина, по которой я не приказал расстрелять тебя и твою дочь прямо на месте, — это то, что ты знаток местного фольклора. И твоя жизнь напрямую зависит от того, насколько ты нам будешь полезен. Пока что толку от тебя никакого, и я не уверен, что не напрасно тащил тебя сюда!

Отец сразу перестал улыбаться, взглянул на дочь, потом на майора. Угроза достигла цели.

— Я сделаю все, что смогу, — серьезно сказал он, — но сначала вам придется рассказать мне подробно, что здесь произошло. Возможно, тогда я смогу дать какое-нибудь более реальное объяснение происходящему.

— Надеюсь. Ради спасения собственной жизни.

Капитан Ворманн рассказал о двух рядовых, которые нашли крест, сделанный из золота и серебра, а не из латуни и никеля, выломали его и проникли по лазу в темницу, о вышибленной стене в коридоре, о том, как провалился в подвал пол, о судьбе рядового Лютца и других. Рассказал капитан и о всепоглощающей тьме, которую видел собственными глазами две ночи назад, и, наконец, об эсэсовцах, которые каким-то образом пришли в комнату майора Кэмпффера после того, как им вырвали глотки.

При других обстоятельствах Магда лишь посмеялась бы, услышав нечто подобное. Но атмосфера замка и серьезные, озабоченные лица обоих офицеров придавали истории достоверность. Девушка испугалась, слушая капитана, она вспомнила, что сон о поездке на север видела как раз в ту ночь, когда погиб первый солдат.

Но она не могла сейчас об этом думать, нужно было позаботиться об отце. Она следила за выражением его лица, видела, как постепенно исчезает с него усталость. И к тому моменту, когда капитан Ворманн закончил свой рассказ, отец из старого немощного калеки снова превратился в профессора Теодора Кузу, эксперта, учуявшего сенсационное открытие на своем любимом поприще.