Питер Страуб - Темная материя

— Черта с два, — сказал я.

— У этой получится. В нее будто что-то вселилось.

Олсон покосился на стену и передвинулся, чтобы смотреть прямо. Его как будто привлекли картины. Работы Эрика Фишля и Дэвида Салле — в ту пору, когда я их покупал, эти люди были восходящими звездами. Ни за что бы не подумал, что Дон Олсон так заинтересуется ими.

— Ты имеешь в виду, вселилось тогда?

— Ну. А потом она взялась вытягивать соки из богатых парней, или черт ее знает, чем она занимается. — Он поерзал на диване, пытаясь сформулировать, что случилось с Мередит Брайт. — Знаешь, вот как у некоторых людей есть что-то типа внутренней температуры, внутреннего климата? У Мередит Брайт внутренний климат вампирши. Лучше, наверное, не скажу. Она заставляет тебя видеть всю идею бесовской одержимости в абсолютно ином свете. И мы любили эту женщину, старина, мы просто с ума от нее сходили. Более жуткой бабы я не видал.

— Ее мужья, наверное, так не считали.

— У миллионеров-сенаторов и исполнительных директоров свои стандарты для жен, не как у других людей. Если упаковка тянет на высокую пробу, им до лампочки, кто в ней сидит, вампир или зомби. А эта женщина может так притворяться…

— Ботик как-то говорил, что случай на лугу поломал жизни всем, кто был в группе. Я тоже вижу это в таком свете, даже если Мередит Брайт — история отдельная. Ты считаешь, что твою жизнь сломали?

— А что, разве нет? Ты вспомни ее, мою жизнь! Без твоей помощи мне снова не подняться. Я только что вышел из тюрьмы. Кстати, из «Менарда» — это ее снимали в фильме «Беглец». Исправительное заведение в городе Менард.

Я кивнул, но ничего не сказал.

Олсон щелкнул пальцами:

— Эта официантка из «Дитка» — как ее? Эшли? Знаешь, кого она мне напомнила? Миногу.

— Да, мне тоже, — сказал я. — Только Эшли не так красива, как твой друг Минога. Тебе стоит взглянуть, как она выглядит теперь.

— Только без обид, но ей же сейчас столько, сколько нам.

— Погоди.

Я вышел из комнаты, сделав жест, которым обещают собаке лакомство, если она будет исполнять команду «сидеть» достаточно долго. Через несколько минут я вернулся с черно-белой фотографией в простой рамке со складной ножкой на тыльной стороне. Я протянул ее Олсону.

— Это примерно год назад. Я бы еще показал, но жена терпеть не может фотографироваться.

— Повторю, Ли, без обид, но…

Олсон развалился, откинувшись на спинку дивана и держа фотографию обеими руками.

— Постой-ка.

Он выпрямился, поставил рамку на колени и, склонившись, вгляделся в снимок.

— Погоди, погоди…

Олсон с улыбкой помотал головой.

— Эта миниатюрная седоволосая женщина… но… Она удивительна. Откуда такая красота берется?

— Иногда в ресторанах или в самолетах я вижу, как мужчины смотрят на нее, как бы спрашивая себя: «Как, черт возьми, такое случилось?» В нее влюбляются с первого взгляда официанты. Влюбляются копы. Влюбляются таксисты. Носильщики. Швейцары. Уличные регулировщики.

— Она просто… сногсшибательная. Раз увидишь и никогда не забудешь. И по-прежнему похожа на себя. Седина и пара морщинок не в счет. Она по-прежнему выглядит как Минога, только выросшая в эту потрясающую женщину.

Олсон продолжал смотреть, опустив голову, на фотографию Ли Труа, на Миногу своей юности: ее сияющее лицо было обращено к небу — то ли притягивая свет солнечный, то ли отдавая собственный.

— А женушка, как я понимаю, часто тусуется? Много разъезжает? И у вас все хорошо?

— Дон, ты сейчас спрашиваешь о чем-то другом?

— А она… она, часом, не слепая?

— Совсем слепая, — ответил я. — Уже много лет. Хотя это нисколько ей не мешает. Если вдруг нужна помощь, всегда рядом случается водитель такси, или швейцар, или проходящий мимо коп — чтобы протянуть руку. Она может вдохновить с дюжину волонтеров, лишь взмахнув вот этой палочкой, прислоненной к креслу. Она называет ее веретеном.

Олсон содрогнулся:

— Правда?

— Правда. А что?

— Веретено — это чуть ли не самое безобидное орудие труда, с его помощью можно наматывать шерсть, но… Ладно, неважно. Сейчас, наверное, это просто что-то, имеющее отношение к женщинам. В общем, сам знаешь.

— Само собой. Только, по-моему, это имеет отношение к чему-то, увиденному тогда на лугу. Вот почему она ослепла: что-то увидела. Или от всего увиденного. Слепота наступала постепенно. В течение лет десяти — примерно с восьмидесятого по девяностый год. Как она говорила, ей милостиво подарили столько времени до того, как полностью ослепнуть.

— Я видел веретено, — сказал Олсон с чуть заметной неохотой. — В тот день. Буквально одну секунду.

Он вытолкнул себя с дивана и подошел к окну. Не вынимая рук из карманов, чуть наклонился и посмотрел на Кедровую улицу.

— У тебя, кстати, выпить не найдется? Ланч-то был давненько…

— Пойдем.

Я повел его назад в кухню. Бар располагался последним в ряду сделанной на заказ мебели, снизу — холодильник для вина, а сверху — отделение для крепких напитков, где аккуратными рядами стояли бутылки.

— И тебя с веселым Рождеством, — сказал Олсон. — Лопни мои глаза: да это, никак, вкуснющая текила?

Я налил ему первоклассной текилы, а себе взял пива. Было начало седьмого, еще по меньшей мере час до того времени, когда я обычно разрешаю себе спиртное. Мелькнула мысль, что Дон Олсон станет более откровенным, если немного выпьет.

Мы сели за кухонный стол друг против друга, как обычно делали с женой. Олсон опрокинул всю текилу, прополоскал ею рот, проглотил, облизал губы, по достоинству оценив напиток, и сказал:

— Слушай, я не то чтобы хочу показаться неблагодарным или типа того, но в этом одеянии чувствую себя самозванцем, ей-богу. В голубых рубашках и штанах хаки, может, отлично смотрятся мужики типа тебя, Ли, но мой личный стиль чуть более авангардный, что ли.

— Ага, ты бы предпочел одеться во все новое.

— Вот-вот.

— Мы можем сходить в пару мест на Мичиган-авеню. Не смущайся, пожалуйста.

— Блин… ну ты прямо святой. Неудивительно, что Минога вышла за тебя.

Эти слова мне очень не понравились, но я ничего не ответил.

Мы немного посидели, потом отправились за покупками, скромно отобедали рыбой и пастой и еще поговорили, и у меня возникла странная мысль, что я становлюсь более близким другом прежнему Крохе, чем был много лет назад, когда мы виделись каждый день.

Неожиданный отъезд Олсона вечером 16 октября 1966 года мы восприняли очень болезненно, особенно потому, что уезжал он навсегда. Скорее всего, из-за обещанного «прилива», но я полагал, это смутное пророчество относилось лишь к Ботику. Однако Ботика Мэллон с собой не взял, бросив трясущимся от потрясения и потери вместе с остальными, кто выжил. По показаниям трех очевидцев, Мередит Брайт видели улепетывающей как заяц сквозь лоскуты желто-оранжевого тумана, протянувшиеся через луг. Ее исчезновение понятно: она вернулась к безопасной привилегированной жизни. С Гути все обстояло иначе. Говард Блай, как и все мы, дитя западного Мэдисона, ушел в мир пугающе неизвестный, о котором даже думать страшно.