Ирина Андронати - Темный мир
— Постараюсь.
— Зло и ужас расползались кругами от нового сейда, как низовой пожар по сухой тайге. Тогда собрались нойды от всех народов — финни, бьярми, кеми, аккаля, саамов, карел, хельви — и стали решать, что делать. Много дней спорили, камлали, просили совета у предков, снова спорили. Духи предков смятенны были. Наконец встал молодой нойда, молодой, но сильный, нойда-нойтлохон по имени Ылто Валло, сын волчицы, из народа хельви, — и сказал, что он пойдет, и будет биться с чужим духом, и победит его. А остальные нойды пусть поддерживают его в этой битве и питают его силы. И пошел, а прочие пошли за ним…
Ирина Тойвовна помолчала. Похоже было, что ей сдавило горло. Она сглотнула, откашлялась…
— Три месяца длилась битва духов, — продолжила она каким-то другим голосом. — Ылто Валло как стоял перед сейдом, так и врос в землю по колено. Прочие нойды помогали ему, как могли, и многие умерли от усталости и сочувствия. Но на четвертый месяц изнемог чужой дух… И тогда треснул черный Летучий камень, прошла по нему трещина, и как бы молния ударила в грудь Ылто Валло, и стал он сразу черным, и будто бы светился изнутри багровым огнем. Он полетел по воздуху далеко и упал на нойд, что подкрепляли его, и все подумали, что он умер. Сейд же опустел, и смрад распространился из него. Тогда подняли Ылто Валло на руки и понесли с почестями, как великого воина…
— Но он не умер, — сказала Маринка.
— Нет, не умер. Уже завязали его в похоронный скаф и положили в домовину, и могила была открыта, и готовились опустить домовину в нее — когда Ылто Валло ожил, разбил домовину в щепу, и все подумали, что он стал равком, упырем. Но оказалось, что все еще хуже.
— Хуже, чем упырь?
Но случилось, что за сколько-то лет до падения камня несколько семей хельви нашли дорогу сюда, в Похьйоллу. Стали тут жить. Ходили к ним, ходили от них. Другая земля, а близко. Любопытно. Морозов нет, но и олешек нет. Боязно без олешек. Нойды тревожатся, что-то чужое чуют, понять не могут. Но тут уж пришлось подниматься женщинам и идти сюда… «Дорогой слез» называлась тропа, по которой и вы прошли. Гневался Ылто Валло, и с неба падали лед и огонь. Многие погибли тогда, но многие и добрались. Тогда впервые женщины стали делаться нойдами, потому что мужчин не стало… Стали жить без мужчин. Тех семерых, что здесь уцелели, берегли пуще зеницы ока. Но живыми рождались только девочки от них… что-то сделал проклятый Ылто Валло. Так много лет прошло. Сильные нойды появились среди женщин хельви, много сильнее, чем были мужчины. Бора-нойды' редкостью были там, один в поколение рождался, а здесь их половина из живущих. Потому что небывалые сейды есть в Похьйолле, силу дающие. Не найти таких в Темном мире…
— Почему вы его называете Темным?
Бора-нойда — Давно так повелось… За ночь, за холод, за злобу его. И за то, что рыщет там потомок Ылто Валло, желает воскресить отца. Не перебивай. Рассказываю: самой же сильной была бора-нойда по имени Уме, приходившаяся Ылто Валло младшей племянницей, самой любимой. И поклялась она одолеть проклятого. Многие годы провела она среди сейдов Похьйоллы, камлала и внимала духам. Любили ее духи и многое ей открыли. Стала делать щит. Семь лосиных и семь медвежьих кож ушло, и семь мер бронзовых денег, и семь лет труда. Обошла она с этим щитом весь круг сейдов, и все духи укрепляли этот щит. Сто молний мог он отразить обратно в небо. А потом стала делать боевой серп. Один из камней-сейдов позволил Уме сколоть с себя край; из него-то, отжимая по чешуйке, сделала она серп, что разрезал на лету волос и делал невидимым того, кто держал его в руке. Из небесного лунного серебра была рукоять у него и цепочка, из болотного злого железа пришлось ковать ножны, потому что все прочее разрезалось острием… И поняла Уме, что одной ей не справиться, что нужен помощник. Могучий богатырь Калле стал им. Сказал: возьми меня в мужья, и я пойду с тобой хоть в царство Саранны. Стала Уме жить с ним как с мужем и родила двух дочерей, Хаме и Ульге. И одна из дочерей, Хаме, сделалась нойдой, а вторая — гейду, целительницей. Вырастили Уме и Кале дочерей и пошли на битву с проклятым Ылто Валло. И победили его. Пока Уме своим волшебным щитом притягивала его взор, невидимый Калле обошел врага сзади и срезал ему голову серпом. Черная кровь брызнула, и не сумел увернуться от нее Калле, медленно сгорел заживо. А Уме сказала заклятие, и ее духи-помощники втянули душу Ылто Валло в щит и оставили ее там метаться по лабиринту. Вернее, это была душа не храброго Ылто Валло, а безумного и злобного обитателя Летучего камня, демона — нхо, который сожрал Ылто Валло, и обосновался в его теле, и творил в нем то, что творил… Но есть у нойд закон: если зло вошло через тебя в мир, то ты виноват всегда — хотел ты того или нет, понимал, что делаешь, или нет, мог помешать или нет…
— Сурово… — пробормотала Маринка.
— И на Уме попали брызги черной крови, и стала она тоже медленно сгорать. Но она была могучей нойдой, и духи помогали ей держаться. Она еще смогла вернуться в Похьйол- лу, и сказать наставление народу хельви, и направить путь дочерям; однако огонь подбирался к сердцу ее, и тогда она ушла, сказав, что скроет себя и щит с заключенной душой нхо там, где его никогда не найдут…
— Как же так? Я ведь нашла…
— Рассказываю: после ухода Уме дочери ее жили вместе у младшей сестры Уме, Лоухи. Потом Хаме стала вождем после Лоухи, а Ульге пропала, и никто не знал, куда она могла деться. Уже годы спустя известно стало, что живет Ульге в Темном мире, что дочка у нее… В общем, Ульге — твоя далекая прародительница, и ты — ее единственная наследница. А поскольку Хаме погибла бездетной — а случилось это два года назад, когда выкрадывали мы обратно наших захваченных, — то пришлось Уме звать тебя… Она ведь великая нойда, совсем умереть не может, а ждет и хранит. И вот ты пришла…
— Не понимаю, — сказала Маринка.
— Нойды — великие воины. Они бьются не только на земле, но и в Верхнем мире, и в Нижнем. Там у каждого человека есть своя тень — войгини, и ее можно или поразить, и тогда человек болеет или умирает, или договориться с ней, или подружиться. Вот и Уме подружилась с твоей войгини и рассказала ей все — и про дорогу сюда, и про то, что ты должна сделать. Ты еще сама этого не понимаешь, а вся мудрость Уме и весь ее опыт уже в тебе…
— И… что теперь?
— А это я расскажу тебе, когда придут другие наши лазутчицы. Мы пока не все знаем, что творится сейчас в Темном мире…
25
Сказал, что буду писать все.
Если честно, то и сейчас не верю, что мужчина может испытать такой восторг от близости с женщиной. Но вот что интересно: я каким-то верхним умом понимал, что секс здесь — только внешнее, а между нами происходит какой- то совсем другой, более глубокий процесс. Она постигала меня, я постигал ее. Если вы понимаете, о чем я говорю. И никакого отношения к любви, к страсти, к нежности, к чувственности все это не имело… а можно сказать примерно так: если секс считать входной дверью, то к любви и страсти направо, а к тому, что было между нами, — налево, совсем в противоположную сторону.
Что характерно — повторять подобный опыт меня не тянет совсем. При всем пережитом и запомненном восторге. В отличие от некоторых других, куда более простеньких случаев.
Вы же не думаете, что я девственник? В наше время для сохранения подобного состояния пришлось бы приложить слишком много усилий.
Ладно, это я уже болтаю лишнее.
Так вот, помимо восторга — череда очень ярких, динамичных картинок, застывших изображений, этакий трехмерный комикс и даже почти что с подписями: просто откуда-то знаешь, что означает та или иная картинка.
Дверь мне, кстати, неспроста пришла на язык. Все началось с двери…
Чуть приоткрытая дверь стояла посреди ослепительно- снежной пустыни, и я шел к ней, проваливаясь сквозь наст. Ноги мои были босы, но не мерзли. Снег не скрипел под ногами, а звенел — сотнями тысяч крошечных колокольчиков. А перед дверью прямо на снегу горел костер, и в костре светились два раскаленных до прозрачности камушка. Я взял их в руки и держал на открытых напряженных ладонях, пока камушки не потемнели. Я чувствовал тепло, исходящее от них, но не более. Дверь открылась передо мной, и я прошел сквозь нее и оказался на пустынном берегу моря.
Белый сверху и сине-черный у самой воды горбатый айсберг приткнулся к песчаной косе поодаль, а другой, многократно больший, неподвижно ждал его в море. Они напомнили мне медведицу и медвежонка. Вторая дверь ждала меня на каменистой осыпи, пересекающей пляж. Я направился к ней — и вдруг понял, что вот на этот ровный песок, совершенно ничем не выделяющийся, ступать нельзя. Просто нельзя, и все. И я сначала свернул к морю, чтобы обойти то место, куда нельзя ступать, но, дойдя до уреза прибоя, понял, что с этой стороны мне не пройти, и пошел в ту сторону, где пляж кончался и начинался невысокий красногли- нистый обрыв. Только там мне удалось найти узкую полоску безопасного прохода. Из глины выступали чьи-то кости и черепа с длинными клыками, и я взял с собой один из клыков. Дверь открылась, едва я коснулся ее…
