Сергей Зюзин - Мертвецы из инета. Книга первая. Мёртвая бабка

Оксана ничего не ответила. Она тоже, конечно, обратила на воробьиный гомон внимание, но… Первой её реакцией была грустная мысль: «Папа уже никогда этого не услышит!» Понуро опустив голову, Оксана лишь молча шагала за мамой.

Мама тоже смолкла. Её тоже никак не оставляли горькие мысли о том, что её любимого мужа больше нет. Что больше она никогда не увидит его такой весёлой и доброй улыбки, такого нежного взгляда…

До их домика было минут двадцать ходу, если идти быстрым шагом. А мама быстро и пошла, ибо идти вразвалочку не позволял мороз. Пакет со съестным, – они с Оксаной кое-чего купили себе в универсаме, перед тем, как сесть в электричку, – уже успел сильно передавить ей пальцы, вмиг без перчаток замёрзшие, однако, она этого даже не замечала.

–

Мам! – внезапно раздавшийся из-за спины голос дочери отвлёк её от тяжких мыслей.

–

А? – вздрогнула она от неожиданности.

–

Мам, папу бабка тоже вот так «оживит»? – Оксана и сама не знала, зачем задавала этот жестокий вопрос.

При том, что она сама знала на него ответ. А значит, спрашивала маму напрасно. Может, просто хотела найти в разговоре с мамой хоть какое-то утешение.

Испугавшись того, о чём спрашивала Оксана, мама ответила вопросом на вопрос:

–

А ты как думаешь?

Её серые глаза стали сверлить Оксану своим испытывающим взглядом.

–

Думаю, что да, – вздохнув, печально ответила маме дочь. – Вот только никак не могу себе представить папу, гоняющимся за нами, чтобы убить.

В ответ мама тяжело вздохнула:

–

Я тоже.

Из глаз её, уже в который раз за последние часы, опять ручьями потекли слёзы.

Увидев это, Оксана не стала продолжать этот страшный для них обеих разговор. Ей и самой жутко хотелось плакать, она еле сдерживала свои слёзы.

Дальше всю дорогу они обе прошли молча.

Наконец, впереди показался их домик. Он достался им в наследство от другой прабабушки ещё семь лет назад, и теперь служил в качестве загородного дома. То есть дачи. Чтобы в отсутствие хозяев его не разнесли по кирпичику любители чужого добра, за домиком, за скромное вознаграждение, любезно согласилась присматривать живущая по соседству бабушка, которая ежедневно обходила весь его двор и кормила их собаку. А ещё каждый день вечером топила в доме печку, чтобы тот не ветшал.

Похрустывая снегом под ногами, Оксана и мама подошли к своему загородному домовладению. Штакетник, калитка, дом, деревья, и даже уже «сто лет» лежавшее на улице, вдоль их забора, внушительных размеров бревно, сейчас показались им такими родными! Захотелось коснуться всего этого рукой…

А тут ещё за забором залаял их пёс. Увидев их, вначале не узнал. Но подбежав, сразу смолк и, закрутив хвостом, поскуливая, стал в неистовой радости бросаться на штакетник. И эти его лай, круги хвостом, поскуливание тоже показались им чем-то таким, буквально до боли в душе, своим, что обеим в тот миг впору было разреветься.

–

Трезор, ты нас узнал? – голос у мамы задрожал. – Пустишь?

Открыв калитку, мама пропустила вперёд дочь, а сама вошла следом. И тут Трезор, – крупная дворняга, доставшаяся им в наследство вместе с домом, – принюхиваясь, стал бегать вокруг них и поскуливать. Словно почуял свалившуюся на них беду.

–

Нет больше твоего любимого хозяина, псина, – с горечью проговорила мама, так же горько посмотрев собаке в глаза. – Больше ты никогда с ним не поиграешь.

Папа, при жизни, в Трезоре не чаял души. Всегда очень любил с ним повозиться, когда они приезжали на дачу. За что собака платила ему своей огромной любовью.

Едва только они немного прошли по двору, как за забором, – это тоже был всего лишь штакетник, – в соседней усадьбе, показалась та самая бабушка, что присматривала за их домиком.

–

Это вы? – улыбнувшись, громко спросила она. – Здрасте! А что одни? Без папы?

–

Да… – грустно кивнула ей в ответ мама.

Никому ничего рассказывать не хотелось. Хотелось как можно скорее уйти в дом и напрочь ото всех закрыться, спрятавшись за его толстыми стенами и никуда не высовываясь хотя бы лет сто.

Соседка, словно поняв это, не стала докучать длинными расспросами. Пробормотав себе под нос что-то о том, что с домом всё в полном порядке, она пошла куда-то по своему двору по каким-то своим делам. А мама с Оксаной, дойдя до порога, спешно отомкнули на двери замок и юркнули в дом. Входная дверь своим скрипом, ставшим за годы таким родным, словно поприветствовала их и высказала радость их появлению. Надо сказать, что за всё время хозяйствования в этом доме Оксаниного семейства её нарочно никогда не смазывали, стремясь скрипом двери придать своему загородному домику этакий сказочный колорит.

В коридоре мама не стала спешить раздеваться. После вчерашней протопки, если, конечно, соседка вчера печь топила, от тепла в доме уже не оставалось и следа. Изо рта при дыхании валили густые клубы пара.

–

Надо бы дров принести, – проговорила она, ёжась и потирая друг об друга ладони. – И угля.

–

Я принесу, – отозвалась Оксана, хоть ей и не хотелось никуда, даже вот так, совсем близко, ходить.

Сняв с гвоздика ключ от сарая и подхватив с пола ведёрко для угля, она медленно развернулась на месте. Через несколько мгновений хлопнула дверь, и мама осталась в холодном коридоре одна.

–

Как холодно, – продолжая растирать замёрзшие пальцы и даже начав от холода пританцовывать на месте, проговорила она сама себе совсем негромко.

Сейчас ей казалось, что в доме было даже холоднее, чем на улице. И она уже жалела, что не пошла с дочерью за дровами и углём.

Однако, Оксана вернулась быстро. Впустив с собой новую порцию холода, – холоднее всё-таки было на улице, – она с шумом ввалилась в коридор. Через миг она поставила на пол ведро с углём и свалила рядом с ним охапку дров.

–

Бр-р! Лопата и дрова будто изо льда, руки совсем окоченели! – пожаловалась она матери, тут же начиная дышать на свои замёрзшие пальцы.

А мама уже принялась за растопку располагавшейся здесь же, в коридоре, печки. Быстренько уложив в неё дрова и полив их керосином, она закоченевшими пальцами с трудом зажгла спичку. Вскоре в печи весело зашумел огонь.

–

Ну вот, Оксаночка, скоро мы с тобой согреемся, – мама ласково приобняла дочь, посмотрев на неё грустными глазами. – Ещё чайник сейчас поставим, да чайку заварим. Небось, хочется?

–

Спрашиваешь, – Оксана качнула головой. – Конечно хочется! И не только чайку.

Скоро от печки в ближайшую комнату, через открытую дверь, которую они никогда не закрывали, стало «заходить» тепло. А ко времени, когда закипел чайник, немного потеплела и стена, за которой в коридоре располагалась печь.

Заварив чаю, мама с дочерью стали «соображать» себе что-нибудь на ужин.

–

Эта Кузьминична не топит совсем, что ли? – накрывая на стол, проговорила мама, которая только-только стала, да и то совсем чуть-чуть, согреваться. – Как долго прогревается дом!

–

А морозы-то какие последнее время давят, мам, – словно вступаясь за Кузьминичну, проговорила в ответ Оксана. – Вот здесь всё так и остыло. Быстро теперь и не прогреешь!

–

Может, и так, – согласилась с ней мама, печально качнув головой. – Может и так… Давай-ка руки мыть и за стол. Перекусить-то нам, и в самом деле, уже давно пора.

Ничего не сказав в ответ, Оксана направилась в коридор, где на стене в углу висел старый рукомойник.

Вслед за дочерью туда же вышла и мама.

–

Корма собаке не купили, – моя руки, вдруг вспомнила она. – Придётся своей едой с Трезором делиться. Кузьминична-то, пока мы здесь, небось, кормить его не будет!

–

Поделимся, – вытирая руки, проговорила в ответ Оксана, на лице которой вдруг появилась едва заметная улыбка.

Со стороны могло показаться, что их обеих на какое-то время отпустили их тяжкие думы о недавней гибели папы и о преследовавшей их жуткой мёртвой старухе. И у мамы, и у дочери голоса сделались уже не такими испуганными и подавленными, глаза как-будто перестали метаться из стороны в сторону. Наверное, сказывалась установившаяся вокруг них атмосфера спокойствия и безопасности. Пусть безопасности даже и относительной. Треск в печке огня, всё больше и больше наплывавшее в комнаты тепло, да и просто родная обстановка вокруг, – всё это умиротворяло, расслабляло и успокаивало.

Спустя несколько минут они обе сидели за столом, друг напротив друга, сняв с себя из уличной одежды, не считая перчаток и шарфов, пока только шапки, и, запивая чаем, за обе щёки уплетали купленные ими ещё перед посадкой в электричку булочки. Разговаривать ни Оксане, ни маме не хотелось. Каждая подсознательно чувствовала, что их разговор, рано или поздно, неизменно опять потечёт всё в том же русле, об их общей беде и общей опасности. Снова же переживать всё это, пусть даже и мысленно, у них уже не было сил. Поэтому обе молчали, лишь наслаждаясь вкусом аппетитных булочек и сладкого чая, стараясь пока только на этом концентрировать всё своё внимание.