Бентли Литтл - Окраина

Грунтовая дорога вилась в сторону гребня горы и исчезала из виду где-то на самом его верху. Грегори проехал по каменистой, неутрамбованной поверхности до того места, где все оставляли свои машины. Оно располагалось прямо за кованой решеткой, которая окружала кладбище. Подъезжая, Грегори слегка притормозил и со странным чувством посмотрел на распахнутые ворота кладбища. Там был похоронен его отец. Казалось, время было не властно над этим местом. Земля, небо, изгородь, памятники – все было таким же, как в те далекие времена. Он облизнул внезапно пересохшие губы и припарковался рядом с фордовским пикапом.

Грегори не был здесь со дня похорон отца, которые состоялись много лет назад, и теперь ощущал стыд и вину, чувствуя за собой сыновнюю неблагодарность. Он часто думал об отце – и дня не проходило, чтобы он о нем не подумал, – но при этом не сделал ни одной попытки побывать на кладбище. До сих пор ему удавалось оправдывать свой поступок с рациональной точки зрения и не признавать того, что отказ от посещения кладбища был результатом детского и эгоистичного неприятия смерти отца. Он не уставал повторять себе, что смысла в посещении кладбища не было никакого, так как его отец отошел в иной мир, а то, что лежало в могиле, было оболочкой, пустой раковиной. И он в это верил. Но правдой было и то, что он просто не хотел думать о смерти и выбрал самый простой с эмоциональной точки зрения способ избежать этих мыслей. Он просто решил не испытывать эмоций, которые могли бы его расстроить или доставить ему неудобство.

И вот сейчас эти эмоции полностью овладели им…

Грегори опять взглянул в зеркало на свою мать и впервые понял, что она тоже никогда до этого не возвращалась в Макгуэйн. И даже когда они переехали, она не выразила желания побывать на кладбище.

Мать не видела, что он следит за нею; на лице у нее была гримаса. Последнее время ее сильно беспокоили боли в спине, и Грегори бы отнес эту гримасу на счет физической боли, если бы не узнал ее: именно такая была у нее на лице во время похорон отца.

Он помнил, как она тогда сломалась и, рыдая и завывая, упала на колени возле края разрытой могилы; помнил, как сам он был смущен, как быстро отвернулся и стал смотреть через гребень горы прямо на уродливое отверстие шахты; помнил, что, когда он повернулся назад и посмотрел на остальных, его мать уже не плакала, а на ее лице была именно такая гримаса, как будто она испытывала сильную физическую боль.

Точно так же, как сейчас.

Грегори не мог не задуматься, предназначалась ли эта гримаса его отцу или же проповеднику. Он не имел права рассуждать на такие темы, но поделать с собой ничего не мог. Грегори не нравилось то, что Яков Петровин и его отец будут покоиться на одном и том же кладбище, и он надеялся, что их могилы будут достаточно далеко друг от друга.

«А где же тогда хоронить мать? – подумал он. – Где-то посередине?»

Конечно же нет. Она уже приобрела участок рядом с могилой отца и распланировала свои похороны до такой степени, что Грегори заранее знал, где лежат ее погребальные одежды и какой ей заказывать гроб. Она грустила, потому что умер ее старый друг, а он, Грегори, просто бездушный ублюдок.

Грегори с Джулией вылезли из машины, и женщина стала раскладывать солнцеотражающий экран над передним стеклом, чтобы машина не превратилась в горячую духовку, когда они вернуться. Генри открыл заднюю, сдвигающуюся дверь, и его мать медленно вышла из машины, держась рукой за поясницу.

– Ой, – простонала она.

Когда старушка выпрямилась, сын взял ее под руку.

– Пойдем, – мягко сказал он по-русски.

Зажатый между женой и матерью, Грегори вошел в ворота кладбища и прошел по каменистой почве мимо могилы своего отца к вырытой могиле на самом краю скалы.

Как и думал Адам, его родители все-таки решили устроить ему празднование дня рождения в ресторане, и, хотя он и умолял их не делать этого и просил устроить тихое празднование дома, его Ма и Па зарезервировали места в ресторане «Лагерь старателей», самом модном заведении города, пригласив на праздник Скотта.

Адам молил Бога, чтобы они не рассказали о событии в самом ресторане, иначе все официанты и мойщики посуды выстроятся перед столом и запоют: «С днем рожденья тебя…», а это здорово нарушит его душевное равновесие.

Вернее, этого он никогда не сможет пережить.

Ему с трудом удалось уговорить свое семейство разрешить ему открыть подарки дома, так что теперь ему не придется сидеть перед горой завернутых в красивую бумагу коробок и открывать их под пристальными взглядами остальных посетителей. Сегодня в ресторане находились две девочки из его класса – Лиз и Ливия Стэтсон, – самые большие сплетницы в школе. Адам знал, что все, что произойдет здесь сегодня, уже в понедельник будет известно всей школе. И если б ему сегодня пришлось открыть подарок Бабуни с нижним бельем, то над ним издевались бы до самого выпускного вечера.

Хотя в целом все было не так плохо, как он этого боялся. Единственный большой стол в «Лагере старателей» был уже занят, поэтому им пришлось разделиться на два стола. Поскольку Адам был виновником торжества, его посадили отдельно, вместе со Скоттом, а все остальное семейство разместилось в одной из кабинок.

Так что все было не так уж плохо, то есть не так плохо, как могло бы быть.

Папа сказал ему, что они могут заказать все, что захотят, поэтому они со Скоттом остановились на двойных чизбургерах с беконом и кока-коле. За другим столом родители мучились с Тео, пытаясь заставить ее сделать заказ. У нее было одно из ее «неедальных настроений», поэтому ей зачитывали одно за другим все блюда из меню, стараясь ее хоть чем-то заинтересовать, однако она продолжала отрицательно мотать головой.

– Я не голодна, – бубнила Тео.

– Zadokhlik! – осудила ее Бабуня.

– Что это значит? – шепотом поинтересовался Скотт.

В смущении Адам пожал плечами:

– Я не знаю. Она всегда так говорит, когда мы отказываемся есть. Думаю, что это значит «хиляк» или что-то в этом роде.

– А ты не умеешь говорить по-русски?

– Нет, – ответил Адам, и теперь ему пришлось смущаться еще и из-за этого.

Подошла официантка и приняла заказы. Сердце мальчика ушло в пятки, когда он увидел, что отец что-то шепчет ей на ухо, указывая на него. Он знал, что все это значит. Старая как мир – «свеча-на-десерте-пока-все-поют-с-днем-рожденья-тебя…» – история. Просто классно. Он же сказал предкам, что не хочет ничего подобного, даже пригрозил выйти из зала в это время, и ему показалось, что они его поняли. Вели они себя с абсолютно понимающим видом и обещали, что никаких песен не будет, хотя теперь было ясно, что они ни в грош не ставили его пожелания. Он мог бы догадаться по улыбочке Саши во время своего разговора с родителями, что они что-то уже придумали.