Бентли Литтл - Окраина

Библия кружилась в воздухе над скамейками. Яков неуклюже встал на ноги и бросился через зал к входной двери.

Однако двигался он недостаточно быстро и не успел пройти и четверти расстояния, как Библия спикировала вниз и врезалась ему в спину, сбив с ног. Он попытался подняться, но на этот раз книга не взлетела в воздух, а осталась лежать у него на спине. Она показалась ему невероятно тяжелой и стала медленно, короткими рывками, передвигаться по его спине в сторону головы. Яков перекатился на спину, стараясь сбросить ее, но это привело только к тому, что теперь он лежал на спине. Библия никуда не делась и все еще находилась на нем, продолжая свое медленное, но непреодолимое движение, теперь уже в сторону его лица.

Он схватил книгу обеими руками, но она оказалась сильнее его; тяжелый том вдруг неожиданно дернулся вправо-влево и сбросил с себя его руки. Раздался короткий треск, и Яков понял, что под весом книги у него сломалась правая кисть.

Он закричал.

А открытая Библия плюхнулась ему на лицо.

Теперь он боролся за свою жизнь. Яков знал это и старался изо всех сил, но он был старым человеком, не в лучшей физической форме, который боролся с чем-то, что обладало поистине адской силой.

Здоровой рукой он ухватился за корешок переплета и попытался оторвать от себя книгу, но та даже не пошевелилась. Казалось, что под переплетом все страницы стали живыми, и эти тонкие отдельные листы, покрытые напечатанными буквами, неожиданно обрели силу и твердость и теперь боролись друг с другом за право первым проникнуть к нему в рот.

Яков пытался сопротивляться, он кусался, крепко сжимал челюсти, но страницы поворачивались, увертывались в сторону, тянули вниз, и их края резали ему губы до тех пор, пока его рот широко не раскрылся в громком крике.

Страницы стали запихивать себя ему в рот, проникая сквозь узкие щели между зубов и разрезая его десны и мягкую, нежную кожу языка. Страница прямо перед его глазами трепыхалась туда-сюда, туда-сюда, и движения слов стали напоминать мультипликацию: несколько строк, расположенных друг против друга на обеих сторонах страницы, превратились в одну кощунственную и совершенно неприемлемую для него фразу: Бог умер. Ты – дьявол. Твой Бог – маньяк, который должен быть побит каменьями.

Его здоровая рука вцепилась в переднюю обложку переплета и попыталась оторвать ее, но Библия опять резко и сильно дернулась вправо-влево, и Яков услышал звук ломающейся левой кисти.

Теперь он понял, что проиграл. Ему не удастся победить. Сначала ему удалось опять крепко закрыть рот, но страница Нового Завета разрезала ему глаз, достав до самой роговицы, а когда он закричал от боли, Книга Руфи[40] запихнула себя прямо ему в горло.

IV

Они уже давно не присутствовали на молоканских похоронах – и если бы все это происходило в Южной Калифорнии, то скорее всего постарались бы избежать и этих. Но здесь они чувствовали, что обязаны быть, поэтому Грегори и Джулия, оставив детей на Сашу, покорно надели традиционную одежду и, забрав его мать из молельного дома, где она сидела возле гроба с телом, повезли ее на молоканское кладбище, которое располагалось на гребне горы прямо над шахтой.

Грегори посмотрел в зеркало заднего вида.

Его мать сидела на заднем сиденье, глядя прямо перед собою; при этом она не смотрела ни на что конкретно – ни на него, ни на Джулию, ни на пейзаж за окном, просто куда-то вдаль. Она выглядела совсем старой. За последние два дня мать состарилась на несколько лет, и теперь морщины стали вдруг яснее заметны на ее лице, а превратности жизни четко проявились в ее согбенной фигуре.

Она восприняла смерть Якова гораздо тяжелее, чем ожидал Грегори.

Тяжелее, чем смерть отца?

Этого Грегори не знал, но ему не нравилось ее поведение, и он злился за то, что она слишком явно демонстрировала свои чувства. Она не видела Якова больше тридцати лет, возобновила знакомство с ним всего несколько недель назад, а ведет себя так, как будто потеряла любовь всей своей жизни.

Любовь всей жизни…

Грегори не хотел думать об этом.

Он знал, что ведет себя как маленький ребенок. В конце концов, она имела право испытывать горе и шок, депрессию и отчаяние. Умер один из ее старых друзей – умер насильственной смертью, – и то, что он, Грегори, пытается как-то объяснить мотивы ее поведения, с его стороны не что другое, как эгоизм и неделикатность. Он не может чувствовать себя преданным только потому, что мать демонстрирует вполне понятную человеческую реакцию на столь необъяснимое событие. Она что, должна радоваться и веселиться или вообще ничего не чувствовать и вести себя так, как будто убийство – это совершенно обыденное событие?

Конечно, нет. Грегори ругал себя за свою подозрительность и эгоистичную невнимательность.

Но он продолжал это ощущать.

О смерти Якова Петровина говорил весь город. Все жители Макгуэйна были поражены происшедшим, и в городе циркулировала масса слухов. Дело действительно было очень странным и напоминало фильмы с Винсентом Прайсом[41], в которых плохие парни умирали наиболее ироничным для себя способом. Проповедник, убитый Библией? Книгу никак нельзя было назвать оружием убийства, и Зеб Рейнольдс, старший детектив, занимался тем, что допрашивал всех членов общины, пытаясь выяснить, был ли у кого-нибудь повод убить Якова. Он уже успел переговорить с матерью Грегори, и она ответила на все его вопросы, демонстрируя готовность к сотрудничеству, но ее английский как-то резко испортился во время этого разговора, а ее акцент стал гораздо сильнее. Грегори видел, что его мать не хочет связываться с полицией.

Она не верила, что полиция сможет раскрыть убийство Якова.

Именно поэтому проповедника ни на минуту не оставляли одного после смерти, и именно поэтому рядом с ним всегда кто-нибудь находился. Его мать и группа прихожан по очереди дежурили возле его тела круглые сутки. Помимо обычных молитв о душе Якова, они произносили специальные молитвы-обереги. Община считала, что убийство Якова – дело рук не человеческих, но бесовских или дьявольских и что имеются доказательства того, что проповедник вступил в битву с бесами, потерпел поражение и умер как герой, защищая от них свой молельный дом. Хотя Грегори и не верил в это, сама мысль об этом вызывала у него дрожь. Он был не так уж далек от религии, как притворялся, и, вернувшись в Макгуэйн и очутившись среди своих соотечественников, вновь превратился в мальчика, который боится тех вещей, на которые в Калифорнии не обратил бы внимания и посчитал бы глупыми суевериями.

Грунтовая дорога вилась в сторону гребня горы и исчезала из виду где-то на самом его верху. Грегори проехал по каменистой, неутрамбованной поверхности до того места, где все оставляли свои машины. Оно располагалось прямо за кованой решеткой, которая окружала кладбище. Подъезжая, Грегори слегка притормозил и со странным чувством посмотрел на распахнутые ворота кладбища. Там был похоронен его отец. Казалось, время было не властно над этим местом. Земля, небо, изгородь, памятники – все было таким же, как в те далекие времена. Он облизнул внезапно пересохшие губы и припарковался рядом с фордовским пикапом.