Мокруха - Ширли Джон

Он снова приказал себе: расслабься и получи удовольствие. Если чересчур категорично подходить к жизни, все наслаждения пройдут стороной. Как там звали этого гуру, который был популярен в бытность Прентиса тинейджером? Рам Дасс? Будь здесь и сейчас, учил Рам Дасс. Итак, Прентис, будь здесь и сейчас.

Он притянул её к себе — пожалуй, грубовато. Впился в её губы — поцелуем более жадным, чем прежде. У него зашумело в голове. Когда они целовались, он чувствовал себя совсем пьяным. Ему мерещилось, что опьянение исходит от неё, перетекает из неё. Как наркотик. Контактного действия. Его и раньше посещали необычные сексуальные ощущения с некоторыми партнёршами, но никогда ещё — такой интенсивности. Такие странные. Такие острые.

Он что, влюбился? Почему-то объяснение казалось... неадекватным. Что бы это ни было, оно яростно прорывалось сквозь него и меняло на своём пути. Сомнения истаяли, и они с Лизой слились воедино, сорвали друг с друга одежду, покатились по кровати, сплетаясь в клубок.

Они остались нагими поверх простыней.

Он успел произнести:

— Может, заберёмся под простыни? Так будет уютнее...

— Нет! — резковато ответила она. — Я люблю сверху. Нет.

Она повернулась оглядеть их обоих в зеркале. Потом перекатилась, склонила голову и умело взяла его член в рот. Не переставая смотреть в зеркало.

Десятью минутами позднее они сменили позу, и Прентис заходил в ней поршневым ходом, отстранённо прислушиваясь к музыке. «Стили Дэн»[38] сменились какой-то бессмысленной, но тягучей композицией Мадонны. Он опустился на колени между ног Лизы, потянул на себя её ягодицы, чувствуя, как незнакомое, непривычное наслаждение проникает всё глубже с каждой фрикцией, разливается по телу, словно наркотик, а девушка тем временем забавлялась со своими сосками — для себя, для него, для зеркала.

Прентис смежил веки, растягивая удовольствие, и внезапно ему открылся новый канал восприятия, кристаллизованный в непривычно чётком фокусе. Он, казалось, увидел себя так же, как видела его она, раскрасневшегося, потного, вялогубого, напирающего на неё, как жеребец на кобылу. И ещё он увидел их обоих в зеркале — её глазами. Зеркало придало картинке вуайеристскую объективность, обострило его чувства, позволило сконцентрироваться на половом акте — для кого-то... для чего-то... кристаллизовало восприятие внутри разума. Она была одним из тех, для кого всё это затевалось. Она смотрела на них обоих, фокусировалась на троице в зеркале...

Троице. Третьим был человек по ту сторону зеркала.

Он сидел во мраке, едва заметно покачиваясь на стуле, и смотрел на них через фальшивое зеркало. Лица наблюдателя не было видно: его скрывали тень и смятенное восприятие. В воздухе рядом с его головой что-то извивалось, словно бы клубок прозрачных змей.

Но тут видение поблёкло, и Прентис почувствовал, как его, совсем беспомощного, увлекает в тягучую пропасть оргазма.

Прентис стоял в душевой кабинке гостевой комнаты. Его немного вело от ощущения ирреальности происходящего, хотя горячая вода иголками покалывала спину. Он чувствовал себя полностью опустошённым и немного смятенным. Девушка сказала:

— Ты иди первым, ты же знаешь, женщинам нужна целая вечность, чтобы привести себя в порядок. Я могу воспользоваться душевой рядом с холлом. Сейчас только натяну платье, это секунда, и сбегу по лестнице... это называется «спринт из задней комнаты», чтоб ты знал... А теперь поцелуй меня. Встретимся внизу и в бассейне.

Она была нежна с ним на прощание, хотя и пробормотала своё обычное в таких ситуациях «Господи, ты, верно, подумал, что я такая дешёвка». Никто из них так не считал, но Прентис ответил нужными заверениями. Казалось очевидным, что девушка абсолютно не жалеет о случившемся и не испытывает никаких опасений.

А теперь он отчего-то снова думал об Эми. В спальне Эми не приходила ему на ум. Но сейчас, после соития... этот морг...

Забудь. Отпусти.

И что-то ещё нашаривало путь в его мысли. Чувствуя на коже струйки воды, но не ощущая их по-настоящему, как будто вместо него под душем мылся кто-то другой, он задумался о посетившем его видении вуайера по ту сторону зеркала.

Чушь собачья, сказал он себе. Господь свидетель, ты просто вымотался, выпил лишнего и впадаешь в паранойю.

Прентис закончил мыться, вылез из-под душа, вытерся, оделся и вернулся на вечеринку. Он чувствовал себя немного другим человеком. Воспринимал всё в новом свете. Замечал многочисленные ритуалы ухаживания: теперь у него было меньше поводов затевать свой. Каким странным, болезненным переживаниям они себя подвергли...

Господи, подумал он, определённо со мной что-то не в порядке. Вижу призраков — парня, спрятавшегося за зеркалом. Чувствую себя обкурившимся без наркоты.

Где Лиза? Он всё никак не мог её найти. Зато он увидел Джеффа, который призывно махал ему рукой от шезлонга рядом с бассейном. Вид у Джеффа был не особенно счастливый. Возле него, криво усмехаясь, стоял Артрайт. Когда Артрайт обернулся и приветственно кивнул Прентису, кривая усмешка не исчезла с его губ. Тогда Прентис понял, что человека за зеркалом он вовсе не вообразил, и понял, что это был за человек.

Митч смотрел, как волокут к бассейну грузную женщину, но думал о своей матери. Мать его умерла: разбилась, когда её пьяный придурковатый бойфренд, вообразив себя гонщиком на спорткаре серии «Транс-Ам», влетел в одну из челновидных разделительных конструкций близ выезда с фривея. Митч себе твердил, что мать этого заслуживала, потому что всё время пила, но ведь у него сохранились и более ранние воспоминания о ней, предшествующие разводу. Тогда она не пила так много.

Она говорила, что бросила папу, потому что тот пьёт. Что за идиотское обвинение. Лживая сучка.

Он вспомнил, как, напившись, она брала его на колени и целовала в шею, и было в этом поцелуе что-то неприятное.

Не только запах ликёра, а что-то ещё. Наверное, это потому, что целовала она его взасос, и у него возникало чувство, будто его этим поцелуем используют. Как эротическую игрушку, сообразил он сейчас, хотя мама никогда не трогала его за член или всякое такое.

Почему он об этом вспоминает?

Крупнотелая женщина на террасе явственно сопротивлялась, а группа из пяти мужчин продолжала тянуть её к бассейну. Сопротивлялась с усилием на грани истерики. Они уже почти достигли воды.

Музыка изменилась. Зазвучала старая-престарая песня Мадонны — откуда они выкопали эту рухлядь? Материалистка. Но кто-то уменьшил скорость вращения пластинки до 16 оборотов в минуту, поэтому Мадонна пела баритоном:

Я-а-а-а-а-а-а-а-а ж-ж-ж-ж-жи-и-и-и-ы-ы-ы-в-в-в-в-в-в-в-в-ву-у-у-у-у-у-у в-в-в-в-в-в ма-а-а-а-а-а-ате-е-е-е-е-е-р-р-р-р-р-риа-а-а-а-а-альн-н-н-н-н-н-ном-м-м-м-м-м-м...

Митч продолжал размышлять о своей матери. О том, как она принималась ныть, стоило ей выпить хоть пару глотков. Она сливала в него всё это нытьё. Но, чёрт подери, он ведь был совсем мальцом. Как он мог бы ей помочь? От таких воспоминаний его выворачивало.

И-и-и-и-и-и йя-я-я-я-я-я-я-а-а-а-а-а м-м-м-м-ате-е-е-е-ер-р-р-р-р-риа-а-а-а-а-льн-н-н-н-н-ая-а-а-а-а деф-ф-ф-чо-о-о-о-о...

Однажды он попытался сбежать от мамы и прибился к папе. Попросил остаться с ним. Он не мог передать отцу, как странно и страшно жить с мамой. Папу интересовали только пушки. Он всё время о них болтал. Как только выпадала свободная минутка, которую можно было провести вместе с сыном, папа тащил Митча в офис НСА, где мальчишку принуждали сортировать конверты с какими-то воззваниями в поддержку запрета контроля над оборотом огнестрельного оружия. Папа менял тему, когда Митч пытался ему объяснить, что не хочет жить с мамой, и тем самым сигнализировал, что, так сказать, на постоянной основе — Митч ему не нужен, что Митч ему будет только мешать... и на самом деле папа вовсе не хотел селить Митча у себя...