Стенающий колодец - Монтегю Родс Джеймс
– Что ж, сэр, – произнес он, – как говаривала моя бедная жена, все мы должны склонить свои головы перед ударами судьбы. Как я догадываюсь, ни клочка кожи, ни даже волоска от нашего уважаемого священ нослужителя так и не нашлось, хотя волосатым человеком, как сформулировано в Священном Писании, его нельзя было назвать.
Я ответил как можно вежливее, что согласен с ним, но не удержался и добавил, что до меня дошли слухи, что с ним было непросто иметь дело. Мистер Бауман минуту пристально созерцал меня, а потом в одно мгновение от трагической интонации перешел к пылкой декламации.
– Стоит мне только подумать, – воскликнул он, – какие выражения употреблял этот человек, и прямо тут, в моей собственной гостинице, бросив мне обвинение. А речь шла о какой-то бочке с пивом, а такое, как объяснял я ему, вполне может произойти с человеком, обремененном семейством… тем паче как впоследствии выяснилось, он заблуждался, и сие мне было известно, но я был не в состоянии и слова вымолвить – так глубоко потрясли меня его слова.
Внезапно он замолчал, и в глазах его появилась нерешительность Тогда сказал я:
– Боже ж ты мой, мне очень жаль, что у вас возникли разногласия. Полагаю, прихожанам сильно недостает моего дяди?
Мистер Бауман сделал глубокий вздох.
– Ах да! – выговорил он. – Ваш дядя! Надеюсь, вы поймете меня правильно, когда я сообщу вам, что на мгновение мне отказала память – я забыл, что он ваш родственник. И, естественно, я обязан сказать вам, что убеждение в том, что вы на него походите, крайне нелепо. И все же если бы я так считал, то вы бы первый, уверяю вас, ощутили, что уста мои воздерживаются или, вернее, не воздерживаются доложить о моих соображениях вслух.
Я заверил его, что понимаю его, и хотел задать ему несколько вопросов, но тут его позвали по делу. Кстати, только не бери в голову, что он якобы боится расспросов об исчезновении бедного дяди Генри, хотя, без сомнения, когда пробьет ночная стража, ему придет на ум, что я так думаю, а значит, завтра последуют разъяснения.
Пора заканчивать, а то почта уйдет.
Письмо III
27 декабря 1837.
Мой дорогой Роберт!
Тебе может показаться странным, что в день Рождества я пишу такое письмо, тем не менее ничего особенного я тебе не сообщу. А может, и сообщу… суди сам. По крайней мере, ничего определенного. Из Боу-стрит сообщили, что ничего там не известно. Столько времени прошло, да погода стоит плохая, поэтому какие-либо следы искать бессмысленно, о мертвом же – боюсь, остается употреблять лишь это слово – никто ничего не слыхал.
Как я и предсказывал, мистер Бауман чувствовал себя сегодня неловко, рано утром я слышал, как он, четко выговаривая слова – по-моему, специально, – разглагольствовал в баре с полицейскими из Боу-стрит на тему того, какую утрату претерпел город в лице их проповедника, вследствие чего необходимо перевернуть каждый камень (это он произнес очень громко) в целях доискаться истины. У меня возникло подозрение, что на такого рода сборищах он пользуется славой оратора.
Когда я сел завтракать, он явился мне прислуживать и, протягивая булочку, воспользовался предлогом, чтобы тихим голосом произнести:
– Надеюсь, сэр, вы согласитесь, что из-за моих отношений с вашим родственником во мне не возник намек на желание того, что бы я назвал схваткой… Ступай, Элиза, я прослежу, чтобы джентльмен получил все, что потребуется, из моих собственных рук… прощу прощения, сэр, но вам должно быть прекрасно известно, что человек не всегда является хозяином самому себе. И когда сей человек в высшей степени потрясен употреблением выражений, которые – я все же скажу это – употреблять грешно (голос его становился все выше, а лицо все красное), нет, сэр, и, если вы позволите, я бы хотел в нескольких словах объяснить вам истинный смысл яблока раздора. Эта бочка… правдивее сказать, бочонок… пива…
Я понял, что пора его останавливать, и заметил, что это вряд ли поможет нам найти дядю. Мистер Бауман неохотно согласился и продолжал уже спокойнее:
– Хорошо, сэр, я подчиняюсь вашему требованию: так или иначе разрешению нынешнего вопроса оно не способствует. Только я хотел бы, чтобы вы знали, что я всегда готов, как и вы сами, приложить все усилия, дабы выполнить дело, стоящее перед нами, и, как я уже имел возможность доложить полицейским всего три четверти часа назад, перевернуть каждый камень, чтобы найти хоть какой-нибудь просвет в столь болезненном деле.
И в самом деле, мистер Бауман принял участие в наших розысках, но, хотя я не сомневаюсь, что он искренне желал быть полезным, помощь его оказалась несерьезной. Как выяснилось, он находился под впечатлением, что, прочесывая поля вдоль и поперек, мы несомненно встретим либо самого дядю Генри, либо того, кто ответствен в его исчезновении. Поэтому он постоянно прикрывал глаза рукой, вглядываясь в даль, и привлекал наше внимание, указывая палкой на стада и тружеников. Он вел длительные беседы со всеми встречными старухами, причем строгим и суровым голосом, но каждый раз возвращался к нашей поисковой партии со словами:
– Я выяснил, что к нашему печальному делу она не имеет никакого отношения. Можете поверить мне, сэр, что вряд ли в этом месте есть кто-то, кто может пролить хоть малый свет на событие, если только она не скрывает что-либо предумышленно.
Ощутимых результатов, как я уже сообщал тебе в начале письма, наш поход не принес. Люди из Боу-стрит уехали то ли в Лондон, то ли еще куда – не знаю.
Вечером мне составил компанию коробейник, расторопный малый. Ему было известно, что происходит, но несмотря на то, что он проводит время на дорогах, он не мог сообщить о подозрительных встречах с бродягами, странствующими моряками или цыганами. Он был полон впечатлений от столичного кукольного театра, который он видел в тот же день в У., и спросил меня, был ли уже этот театр в нашем городе, после чего посоветовал обязательно посмотреть его, если он сюда приедет. Лучшего Панча и лучшей ученой собаки Тоби он не видывал. Как тебе известно, собаки Тоби – последнее нововведение в кукольных театрах. Я видел лишь одну такую, но скоро они появятся везде.
Теперь у тебя, наверное, возникнет вопрос: а зачем я тебе об этом рассказываю?
Мне приходится делать это, так как кукольный театр имеет отношение к следующей абсурдной истории – ничтожной, как ты наверняка скажешь, – которую я, будучи в тревожном состоянии (другой причины этому нет), просто обязан поверить бумаге. А рассказать я хочу
