Андрей Дашков - Homo Super (Рыбка-бананка ловится плохо)

(– Что такое, старичок?

– Депрессняк давит.

– Ах ты, мой бедненький! Давай я тебя полечу…

– Это уже тотально. Это – клиника.)

…И начали лечить друг друга, зная, что все бесполезно.

3

Когда они вышли на улицу, снег уже прекратился. Было около полуночи. Городу, укрытому серым саваном, снился кошмарный сон. Какие-то паразиты корчились у него в кишках. Луна над крышей дома показалась Эду помятой, будто тоже перебрала.

Девочка его не обманывала – в углу двора поместились «фиат-темпо», темно-красный, как сгусток крови, и черный джип «чероки». Эдик хотел уже воспроизвести вслух последнюю сводку об угонах, когда из-под арки вышли двое и двинулись ему навстречу.

Сопляки. Лет по восемнадцать. Без видимых отклонений от нормы. Но отклонения имелись – он нутром чуял.

Пыляев не удивился. Было бы странно, если бы этого с ним не случилось.

– Ого, какая у тебя телка! – сказал один из сопляков.

– Ребята, не пошли бы вы на хер? – тихо и вежливо осведомился Эдик.

Ребята его не послушали. Он не был разочарован.

Из «чероки» высадились трое. «Десант на мою голову», – печально подумал Пыляев, приготовившись во что бы то ни стало сберечь яйца (у него возникло предчувствие, что они ему еще понадобятся)… Луна вдруг стала такой яркой, словно в небе запылала магниевая вспышка. Двор был как на ладони.

Новые персонажи выглядели постарше и пострашнее. Матерые волки. У одного были перепонки между пальцами, у второго – лиловая опухоль вместо правого глаза, а третий был красавчик. Только абсолютно лысый в свои двадцать с небольшим.

Глаз вяло приблизился. Он все делал вяло. Вяло взял сопляка за волосы, вяло приподнял ножку, вяло стукнул пацана рожей об свое колено… Что-то вяло хрустнуло.

Глаз аккуратно положил сопляка на снег. Второй исчез. Мгновенно.

Глаз повернулся и произнес с интеллигентским придыханием:

– Извините.

– Спасибо, Гена, – поблагодарил очаровательный женский голосок.

– Слушай, я хочу с ним выпить, – бубнил Эд, пока она доставала ключи из кармана шубы.

– Ему нельзя. Он на работе.

В машине Пыляеву стало тепло и уютно, как в чреве у мамаши. В герметизированном салоне бесшумно работал воздушный фильтр. Пьянка у Вислюкова вскоре уже казалась далекой, будто происходила в палеолите. Черно-белая явь по ту сторону хрусталиков слегка покачивалась… Блаженно разбросав себя на сиденье, Эдик рассматривал свалку компакт-дисков. Определенно, кто-то приучил девочку к приличной музыке.

– На ваше усмотрение, – сказала она, перехватив его взгляд.

О, у него было «усмотрение»! Да еще какое! Он воткнул в чейнджер компакт Питера Грина и выбрал песню – конечно, вот эту: «Я потерял свои деньги, я потерял свою девушку, а теперь я теряю разум…» Только после того как Грин допел до конца, она спросила (ну что за благовоспитанное дитя!):

– Куда вас отвезти?

Он проревел басом пару строк из романса:

– Мне некуда больше спешить… Мне некого больше любить!..

– Понятно. Как насчет кофе?

– О! О! – У него не было слов.

Улыбаясь, она развернулась – только шины взвизгнули. «Чероки» держался сзади, как тень.

Многоквартирный дом в центре города. Охраняемая стоянка. А возле подъезда – несколотый лед. Как выяснилось, весьма кстати. Здесь она поскользнулась, и Эдику пришлось ее поддержать. Он сохранял перпендикулярность к земле и в джинсах. Странно – ему казалось, что его мужественность впала в зимнюю спячку… «Чероки» остался дремать рядом с «фиатом» – пример симбиоза в бездушном механическом мире.

– Меня зовут Элеонора, – услышал Пыляев сквозь рокот внутричерепных барабанов, призывавших к подвигам.

– Какое совпадение! «Э» – и еще раз «э». В смысле, Эдуард. Баснописец.

– Сколько вам лет, Эдуард?

– Мне нравится наша откровенность. Мне сорок. У меня есть любовница, но это так – аварийный клапан.

Она замолчала. «Ну вот и все, – думал Пыляев. – Придурок, засунь себе в задницу свою откровенность!»

– А мне двадцать, и я девственница. – Она умудрилась и это произнести без рисовки! Ему показалось, что он ослышался. Или сочиняет в уме плохую пьесу. Но порнографическую.

– Не верю. Так не бывает. С твоими данными…

Он действительно не верил. Она была сексуальна, как прирожденная шлюха.

Элка снова поскользнулась, но он вовремя подхватил ее под локоть. Они стояли очень близко, когда она прошептала:

– В конце концов, это легко проверить.

4

«О Господи! – думал он, взбираясь по лестнице, будто на Пик Коммунизма по северному склону. – Что я делаю? Если осталось в пределах досягаемости хоть что-нибудь не залапанное, то вот оно. Она действительно невинна, как ни смешно это звучит! Невинна, даже если ее имели три негра одновременно. Невинна, как слепая природа, а я разрушаю все, к чему прикасаюсь. Прямо сейчас я помочусь в чистый колодец. Вот прямо сейчас!..»

Странные мыслишки разбегались по темным подворотням, ныряли в извилистые переулки; если следить за каждой, бог знает, куда они могли завести… Короче говоря, Эд психовал. Это был тот случай, когда перебор с водочкой его болезненно возбудил. Но перебор оказался не таким сильным, чтобы отключились мозги. С самооценкой у Эдика все было в порядке – к числу нарциссирующих придурков он не принадлежал. И не считал себя настолько неотразимым, чтобы двадцатилетняя девочка (явно не шлюха) падала перед ним на спинку в первый же вечер. Что-то здесь было не так. Ему хотелось увидеть, чем же все закончится. Да-а. Машина, телохранители-мутанты, квартира в здании категории «охраняется государством» – сопоставляй, дурашка!..

Собственно, ночь начиналась, как одна из лучших в его жизни. За бронированной дверью квартиры номер девять обнаружился райский, хорошо прогретый уголок с камином, в котором пылали настоящие березовые дрова (а не прессованные брикеты из крошки); тяжелые шторы ограждали от зимы за окнами; дубовая мебель была теплой на ощупь; очаровательные безделушки будто попали сюда из другого, изящно-игривого века; звучала старая музыка из фильма «Лифт на эшафот» – и даже холодная труба Майлса Дэвиса не замораживала, а всего лишь отстраняла…

Буколическая седовласая бабулька (очевидно, прислуга) с аурой легендарной Арины Родионовны приготовила гостю грог, но Эд уже и без того достиг вершин кондиции. Понятливая бабушка вскоре ускользнула куда-то через боковую дверь; Пыляев остался наедине с Элеонорой.

Он бросил взгляд на швейцарские маятниковые часы. Маятник кромсал вязкий воздух, зловеще мерцая в полутьме. Было два часа после полуночи. Что-то назревало…